Фигура Урбано Тавареса Родригеса (Urbano Tavares Rodrigues, 1923–2013) сегодня является одним из символов Сопротивления – сопротивления фашизму, социальному неравенству, авторитарной диктатуре – всему, чем была отмечена и омрачена жизнь Португалии во второй трети XX века.

С юности он боролся против несправедливости и любого рода унижения человеческого достоинства – словом, как писатель, журналист, преподаватель; и делом, публично выступая в защиту демократии, расового равенства и свободы слова, защищая друзей-литераторов от депортации и проповедуя социалистические идеалы от лица местной коммунистической партии.

Интерес к социалистической и коммунистической модели государственного устройства в свое время привел Родригеса на Кубу и в Чехословакию, а впоследствии и в СССР. В 1973 г. он совершил трехнедельное путешествие из Москвы и Ленинграда в Восточную Сибирь и Среднюю Азию, впечатления от которого отразились в его книге «Путешествие в Советский Союз и другие страницы». Он не претендовал на объективность; просто изложил то, что видел и слышал, и что осталось в памяти по прошествии этих трех недель. Однако, как говорил о себе сам Родригес, коммунистом он был «неортодоксальным», и интересно, что в отличие от многих его повестей и рассказов, этот травелог так и остался не переведенным на русский язык.

Политические симпатии Родригеса, горячего поклонника Че Гевары, близкого друга Алвару Куньяла, ярого антисталиниста и антисалазариста сыграли двоякую роль в его жизни. С одной стороны, они сделали его объектом постоянного наблюдения тайной португальской полиции ПИДЕ (PIDE) и пристального внимания цензуры, что привело к последующей эмиграции во Францию в 1950-е гг. и двум арестам в 1960-х гг. Его убеждения стоили ему и дружбы с Мариу Сурешем (будущим президентом Португалии), и престижной литературной премии Камоэнса. С другой, именно благодаря им сформировалась основная проблематика и индивидуальная манера его творчества.

Ключевая проблема для Урбано Тавареса Родригеса – это реакция человека на зло: внешнее, навязанное условиями в которых он живет, обществом, идеологией; и внутреннее, с одной стороны, наследующее низшим животным инстинктам, исследованным на рубеже XIX–XX вв. писателями-натуралистами, а с другой, являющееся продуктом кризиса сознания человека XX в. Отсюда четко обозначенная экзистенциалистская проблема выбора: пассивность, конформизм, пособничество или же волевое усилие, сопротивление, бунт. Писатель с одинаковой достоверностью рисует оба лагеря, используя поэтику контрастов и оппозиций, прием параллельного повествования, из-за чего часто его технику уподобляют кинематографической.

Широта охвата действительности также схожа с панорамной съемкой: героями его рассказов становятся португальцы и иностранцы, крестьяне и горожане, батраки и бизнесмены, студенты и служащие, проповедники и проститутки, законопослушные граждане и труженики подполья. Принадлежность тому или иному классу, касте, вероисповеданию и поколению – лишь исходная точка на пути, который становится для героев очной ставкой с собственной совестью. На этом пути кто-то решает скрыть свое лицо за маской – повседневной маской равнодушия или любезности («Триптих безответственности») или карнавальной маской привидения или дракона («Черный карнавал»), а кто-то учится различать за чужим маскарадом «вывернутые наизнанку души» («Предрассветные птицы»).

Стремление заполнить пустоту для слабых духом выливается как в пораженческое стремление утопить сознание в алкоголе, так и в погоню за поверхностной бесчувственной эротикой, а в худшем случае в насилие и агрессию, что в смешении рождает у Родригеса понятие «виамороленсии» (анаграммы слов amor «любовь» и violencia «насилие»).

Даже любовь к свободе, понятая превратно, эгоистически, чувственно может привести к разрушительным последствиям. Так с пронзительной достоверностью он изображает упругую арку взлета и неминуемого падения революции силы, революции мести в рассказе «Дядя Бог», где в образе заглавного персонажа он, по собственному признанию, вывел Салазара. Здесь нет ни единого слова о политике или свержении существующего режима. Здесь есть дети, двое подростков проказливый Фаусто и ангелоподобный Жасмин, и их дядя, привыкший ставить знак равенства между воспитанием и телесным наказанием и превративший их жизнь в доме в маленький ад. Внезапная смерть дяди дает Фаусто и Жасмину долгожданную свободу, однако пьянящее чувство вседозволенности доводит их до погрома, подобного якобитскому террору в миниатюре: новая жизнь начинается с кровавой ритуальной жертвы, которой становится собака дяди, а его смертный одр – местом изощренного осквернения. Расплата – снова наказание, истерика и тошнота. Нет свободы в мести. Свобода есть только в любви и честности, в первую очередь с самим собой.

Выходя на прямой диалог со своими персонажами, писатель утверждает: «сердце не предмет роскоши», и, если оно не в ладу с совестью, каким бы ни был доход и положение в обществе – это лишь «суррогат счастья». Как бы соблазнительно просто ни было лгать себе, невозможно существовать «без любви, без риска, без цели». Но истинная революция начинается с сердца. ■

Юлия Скальная

«Да, ложь удобна, потому к ней и привыкаешь. Если каждый день не допрашивать себя с пристрастием, привыкаешь принимать за правду ложь, которая, может, и была правдой, но вчера. Мы открываем лазейку для призраков, темных и незрячих, и они поселяются в наших снах, взмахивая коротким бичом: с него стекают молнии, он змеей обвивает нам шею и вынуждает нас ночи напролет смотреть фильмы ужасов, то лишенные всякого смысла, то, напротив, перенасыщенные всеми возможными смыслами, загнанными в лабиринт подсознания…

Одиночество — вот точка отсчета, — нуль и бесконечность, питательная среда для всяческой лжи, одинаково постыдной и отвратительной, и оно же — обледенелая равнина абсолютной истины, которая столь близка к отрицанию живой жизни.

Но ведь существует вода, лунный свет, листва и цветы, теплое дыхание женщины, бисеринки пота на телах, сплетенных любовным объятием, пусть даже случайным. Главное — чтобы мы сами смогли отречься от лжи, мы, принадлежащие к той части общества, которая пропитана ложью: на этом грязном лоскуте земного покрывала кишмя кишат слова-блохи и бушует псевдодеятельная суета, мешающая истинным поступкам. Важно разбить стеклянную тюрьму, охраняющую еще не умершую в нас верность касте, и выйти на простор чистыми, без ненависти, с освобожденной от оков надеждой, с твердым намерением возродиться, вновь обрести себя — тебе, мне, всем нам или почти всем, кто преодолел «силу тяготения» лжи, проникнувшись жаждой жизни. Иного пути нет».

(Урбано Таварес Родригес. «Распад»)