21 января 1775 года по новому стилю в Москве, на Болотной площади, произошла казнь Пугачёва, сцена которой вошла в одно из величайших произведений русской литературы – повесть А. С. Пушкина «Капитанская дочка».

«Емеля, Емеля! — думал я с досадою, — зачем не наткнулся ты на штык или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы ты придумать».

Историческая проза Пушкина, как известно, строится по вальтерскоттовскому принципу развития сюжетной линии вымышленных персонажей (с любовными и приключенческими поворотами) на фоне исторических событий и с введением в повествование исторических фигур, таким образом, история Петра Гринёва развивается параллельно истории страны. 

«Капитанская дочка» - имитация «семейный преданий», истории в духе «как я встретил вашу маму», и в эти поддельные мемуары Пугачёв входит персонажем равно историчным, равно вымышленным и «дописанным» Пушкиным, моделью для препарирования русского национального характера.

В официальном донесении капитану Миронову он «убежавший из-под караула донской казак и раскольник Емельян Пугачев, учиня непростительную дерзость принятием на себя имени покойного императора Петра III, собрал злодейскую шайку, произвел возмущение в яицких селениях и уже взял и разорил несколько крепостей, производя везде грабежи и смертные убийства.» При нём офицеров, отказавшихся присягнуть ему как государю, а безобразная сцена гибели капитанши Василисы Егоровны в принципе является одним из самых трагических фрагментов повести. «В эту минуту раздался женский крик. Несколько разбойников вытащили на крыльцо Василису Егоровну, растрепанную и раздетую донага. Один из них успел уже нарядиться в ее душегрейку. ... «Унять старую ведьму!» — сказал Пугачев. Тут молодой казак ударил ее саблею по голове, и она упала мертвая на ступени крыльца.» В то же время он милует Гринёва и его верного Савельича из-за заячьего тулупчика, навязшего в зубах у каждого школьника, он помогает ему освободить невесту от притязаний Швабрина, потому что «не такой уж он кровопийца».

Развязка судьбы Пугачёва наступает в последней главе, названной «Суд»: речь там идет о суде над Гринёвым, обвиненным в соучастии преступлениям бунтовщиков, вместе с тем судят и подложного царя, разжёгшего крестьянскую войну. Благодаря уму и сердцу Маши Мироновой Гринёв именным указом царицы был помилован: «...Известно, что он был освобожден от заключения в конце 1774 года, по именному повелению; что он присутствовал при казни Пугачёва, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу». Большая часть размышлений о «революционности» Пушкина и его отношении к народу — инсинуации идеологизированной советской критики и литературоведения, однако нельзя отрицать, что проблема революций и народа писателя по-настоящему занимала. И не могла не занимать современника казненных и сосланных декабристов, современника революций в Европе, который занялся исследованием истории «бессмысленного и беспощадного» русского бунта, потому что мог представить себе новый бунт, для которого в России всегда находятся причины. И в результате этого бунта и бунтовщикам, и дворянам не избежать суда истории. ■

Дарья Куликова