Традиционно словосочетание «магический реализм» звучит в связи с такими писателями как Борхес, Маркес, Кортасар, – что-то неведомое, латиноамериканское, далекое от нас. Тем не менее, как мне кажется, имеет смысл говорить об элементах магического реализма в современной российской литературе.

Возьмем, например, относительно недавний роман А. Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него»(2017). Само название уже наводит на мысли о том, что герои будут как в тумане, с температурой и гриппозным дыханием. Действие происходит под Новый Год, и в романе возникают елки, очереди и дежурное ожидание чуда. При этом в сюжете, почти как у Маркеса, преобладают бытовые, будничные моменты. Библиотекарша ждет, пока закончится заседание литературного кружка, юный гений пишет роман, ребенка нужно отвезти на елку. Просто между этими событиями мелькает Аид с катафалком, у библиотекарши просыпается желание насытиться кровью, а у Снегурочки, оказывается, ледяная рука. Главный герой же, Петров, «помогает» юному гению обрести славу: убивает его по желанию гения (но, отметим, гений собирался убить Петрова в случае отказа).

Подчеркивается эта запутанность, горячечность, лихорадочность и языком. По словам Г. Юзефович, «словно бы специально поставив себе задачу нигде, ни единого раза не употребить хоть сколько-нибудь затертый оборот, Сальников в любое типовое словосочетание, в самое проходное и неважное предложение ухитряется воткнуть совершенно не то слово, которое ожидает читатель. На каждом шагу он выбивает у него почву из-под ног, расшатывает натренированный многолетним чтением «нормальных» книг вестибулярный аппарат и заставляет улыбаться там, где улыбаться, вроде бы, вовсе нечему»*. Язык же напоминает нам, что все больны, их мышление отличается от привычного, поэтому их мир – другой, лихорадочный, как будто в тумане. Именно в таком состоянии самые обычные действия и события приобретают символический оттенок. И если для Петровых события не всегда радостны, читатель с удовольствием наблюдает за смещениями и языковой игрой.

Вполне естественно напрашивается сравнение и с русскими классиками, Булгаковым, Платоновым и Ивановым. Платонов упоминается, когда Петров роет яму в огороде. Про сходство с Ивановым упоминает Дм. Быков: «На самом деле первым из этой галереи был Служкин из «Географа», и Иванов, конечно, более крупный писатель — он открыл тип, и сверх того в его романе были воспарения, была своя философия и попытка все объяснить. Но Сальников больше поэт, а потому его авторская речь — то есть мысли Петрова — смешнее и парадоксальнее. Почти на каждой странице есть определение, каламбур или деталь, над которой смеешься вслух; понимаешь, как сделано, — и все равно смеешься. Идеальное чтение для гриппа, который сейчас, считай, всю зиму не проходит»*. Интересно, что и Быков отмечает своеобразие языка Сальникова.

Почему же именно магический реализм? Литература, как обычно, отражает происходящие в обществе процессы. Магический реализм зарождается в очень нестабильных условиях. Религия уже, а наука еще не могла дать адекватный ответ на запросы, именно поэтому многие герои обладают даром ясновидения или прорицания, а также левитации как символа нестабильности. Автор «Петровых» обращается к эпохе 90х-2000х, известной своей нестабильностью и перетрясанием всего жизненного уклада.

Вспомним также, что Петровы живут на Урале, земле, которая у многих ассоциируется с Бажовым, малахитовой шкатулкой и сказками. Там просто не могло не случиться что-то сказочное. А кто сказал, что все сказки обязательно добрые?

Другой важный аспект – обращение к прошлому и разным художественным формам, которые, казалось бы, уже утратили актуальность. Начало «Петровых» напоминает о мифах Древней Греции, когда боги спускались на землю и проводили время со смертными. Игорь, воплощение Аида, дружит с главным героем и возит его в катафалке. Бывшая жена – богиня, жаждущая мести и крови.  Е. Шульман предполагает: «Я думаю, что она — Немезида. На это указывают ее имя, ее воспоминания о прошлом, которое связано с адским пламенем. Она пришла из Аида и от Аида. Ему Игорь, который, как мы помним, сам Аид, говорит: «Я тебе жену из Татарстана достал». А мы должны это понимать —  «я тебе жену из Тартара достал». Аид привел ему жену из Тартара. И жена она, конечно, только в условном смысле, потому что появляется только в его посмертном бреду»*. Миф снова оживает.

Кроме Сальникова, к мифу обращаются и Водолазкин («Лавр»), и Иванов («Псоглавцы», «Географ глобус пропил»). Эта тенденция свидетельствует о том, что сейчас «мы ждем перемен», как пелось в одной известной песне. И писатели, и читатели – смещая угол зрения – пытаются разобраться в существующем. Они обращаются к мифам, в которых есть опыт веков, но переиначивают его под существующие декорации. Заодно они обрабатывают и  переосмысляют недавно произошедшее, еще не отрефлексированное до конца. И, кроме художественной ценности, которая (не) будет выявлена в ближайшее время, эти книги, по большому счету, интересны именно как попытка трактовки. ■

Мария Дубкова