«Кафка латиноамериканской литературы» и «женская ипостась Чехова с берегов Гуанабары», мистик, подобный Рильке и Спинозе, и строитель интеллектуальных лабиринтов, подобный Борхесу, «немного колдунья» и «неисправимая лгунья» – Клариси Лиспектор.

Этот фейерверк ассоциаций, казалось бы, навешивает один ярлык за другим, надежно прикалывая ее, подобно бабочке, на доску коллекции редкостей в культуре XX в. И все же она упархивает, ускользает от однозначного определения – как будто случайно, и в тоже время намеренно. Потому что не любит ярлыки.

Сегодня принято считать, что Клариси (Хая Пинхасовна) Лиспектор родилась 10 декабря 1920 г. в селе Чечельник (Западная Украина), а двух лет от роду, спасаясь от погромов, вместе с семьей эмигрировала в Бразилию. Однако при жизни она давала разным людям разные сведения о месте и времени своего рождения. И сама ее фамилия (вполне реальная) служила поводом для пересудов. Так, Сержио Миллиет, бразильский писатель и литературовед, был убежден, что «столь некрасивое имя» – наверняка псевдоним. А другие, развивая его мысль, считали, что никому ранее не известный и наделавший столько шуму автор – мужчина.

Сама же писательница возводила происхождение своей фамилии к латинской фразе «lis no peito» («цветок на груди»), которая в течение жизни многих поколений «пообкаталась» и, потеряв пару слогов, приобрела нынешний вид – Лиспектор. Примерно так же героиня ее загадочной новеллы-размышления «Яйцо и курица» объясняет форму яйца: «Возможно яйцо было треугольником, который так долго катался в пространстве, что округлился» (пер. А. Пряжникова).

Для альтер-эго Лиспектор – женщины, застигнутой врасплох мыслями о вселенском, почти сакральном смысле яйца во время приготовления завтрака для детей, – яйцо представляется воплощением энигмы бытия, загадкой. Такой же загадкой, притягательно-близкой и недосягаемой, представлялась сама Клариси современникам, друзьям, исследователям ее творчества.

Ее удивительное лицо было настолько рельефно и осязаемо, что сразу запечатлевалось в памяти: «Ее внешность шокировала. Ее миндалевидные зеленые глаза, ее высокие скулы… она выглядела как волчица, она сводила с ума…» (Феррейра Гуллар). И в то же время кто знал ее истинное лицо? «Она носила множество масок, и когда она снимала одну, вам казалось, будто она раскрывает нечто в откровении; на самом деле она лишь раскрывала еще одну маску» (Э. И. Фитц).

Откуда такая загадочность даже в отражении фактов собственной биографии? Она не могла сказать? Не хотела? Не помнила? Скорее ей это было просто не важно. Как не важно было все повседневное, рутинное, внешнее (или, по крайней мере, важно, но не самоценно). Что говорит о человеке место или время его рождения, его социальный статус, профессия? Кларисе бы сказала (как это часто бывало на интервью): «Я не знаю,» или «Я об этом не думала». А вся ее жизнь и творчество указывают на то, что значение имеют не внешние условия; человека определяет его сознание, сердце, выбор.

Так, рожденная в еврейской семье, «языком души» Кларисе выбрала португальский (хотя дома говорили на идише); девушка из низов, эмигрантка, проведшая юность в трущобах на северо-востоке Бразилии, она стала одной из трех женщин, поступивших на юридический факультет университета Рио де Жанейро; жена дипломата, исколесившего половину мира, она ненавидела светскую жизнь; бразильская знаменитость в самом подлинном смысле слова, она всю жизнь усердно работала, чтобы прокормить себя и двоих детей после развода.

Бедности Лиспектор не стыдилась, а напротив, подчеркивала ее как, пожалуй, одно из немногих внешних выражений ее подлинной сущности:

«…я – бедна. К сожалению, чем я беднее, тем больше украшений меня украшают. В день, когда я достигну формы такой же бедной, какова я есть внутри себя, Вы получите вместо письма коробочку, наполненную прахом Клариси»

(из переписки с Лусио Кардозо).

Однако стремление к простоте, лаконизму не означало полного самоуничижения и стремления к смерти. Именно поэтому она не любила, когда ее сравнивали с Вирджинией Вулф – потому что та «сдалась», в то время как «ужасающий долг состоит в том, чтобы дойти до конца».

Клариси Лиспектор, подобно ее героине Макабее из новеллы «Час звезды», была «приговорена к жизни» и воспринимала ее «дивный скандал» с «влекущим и тревожным» чувством (как Анна из рассказа «Любовь»). В своих произведениях она созерцала самообнажение реальности – такое же завораживающе-притягательное и тошнотворно-отталкивающее, осязаемо-натуралистичное и эфемерно-немыслимое, как «рыбий стриптиз», который она описала в одной из своих газетных колонок, озаглавив ее «Вызов для психоаналитиков».

Она смеялась над ними, как и над всеми, кто в глупой попытке рационализировать, а не познать мир, оперировал готовыми шаблонами. Особенно иронична в этом отношении ее зарисовка «Недомогание ангела», где героиня в жуткий ливень вынужденно подбирает женщину, опаздывающую на премьеру, в «одомашненное» пространство своего такси и, устав слушать, какой она подарок небес, «глубоко невоспитанным образом» покидает такси, оставив крылья на заднем сидении и с высокомерием расправив огромный невидимый хвост.

Она смеялась (или устало отмахивалась) и над теми, кто пытался выяснить источники ее стиля, ориентиры среди классиков. Чаще отвечала, что не знает, что смешивает все подряд – Кафку, Гессе, Достоевского и… романы для девочек-подростков. Потому что и там, и там находит то, что имеет значение, что приносит вдохновение и действует как «шок». Нет ничего слишком возвышенного или слишком низменного, чисто духовного или сугубо материального.

Разделение на материю и дух зачастую утрачивает смысл или просто не существует для ее героинь. В «Осажденном городе» вибрация звона колоколов, разливающегося по всему городу, от неосязаемой сартровской музыки возвращается к своим физическим истокам, расталкивая сонную тьму улиц за мгновение до того, как она сгорит в огне сотен фейерверков. Эта вибрация проходит через застывшие во времени стены домов провинциального города и проницает все существо главной героини, стряхивая с нее шелуху повседневности. А в романе «Страсть согласно Г.Х.» хозяйка дома, заглянувшая в шкаф уволившейся горничной, переживает экстатическое откровение, причащаясь тайнам бытия через поглощение внутренностей убитого ею таракана. Почему нет?

Прозу Лиспектор часто называют интроспективной, но интроспекция – это обращенность в себя, в то время как герои Лиспектор, наоборот, целиком и полностью обращены вовне; они выворачивают свою душу и само существо наизнанку, чтобы увеличить площадь соприкосновения с неведомым в мире. Обращаясь целиком в слух, в зрение, в мысль, они стремятся максимально полно охватить, ощутить, осознать окружающую действительность, переживая некую смесь эпифании и древнего магического ритуала. Ведь только разбив яйцо, можно посвятить себя сохранению его целостности.

Также и личность Клариси Лиспектор, ее образ, рассеянный в тысячах персонажей, в сотнях мест на разных континентах, в десятках сравнений с выдающимися деятелями культуры (предшественниками, современниками), художниками последующих поколений, только в этой рассеянности становятся цельными, одновременно осязаемыми и эфемерными. Эта удивительная бабочка в коллекции редкостей культуры XX в. укоренена в этом мире, обречена на сопричастность ему, и в тоже время принадлежит какому-то запредельному, неведомому измерению, которое португальский поэт Карлос Драммонд де Андраде обозначил как «чудо».

Попытаться приобщиться обоим мирам можно, читая прозу Лиспектор. Но, помни, читатель, предостережение писателя Отто Лара Росенде: «Тебе следует быть осторожнее с Клариси. Речь идет не о литературе, а о колдовстве». (Не зря же в 1975 г. писательницу пригласили на Всемирный конгрессе колдунов в Боготе.) ■

Юлия Скальная

«Что они сказали друг другу? Неизвестно. Только известно, что их общение было быстрым, потому что времени не было. И еще известно, что даже не произнося ни слова, они просили друг о друге. Они просили друг о друге срочно, застенчиво, удивленно.

Среди такой расплывчатой невозможности и такого солнца тут был ответ для рыжего ребенка. И среди стольких улиц, по которым предстояло протрусить, среди стольких больших собак, стольких высохших канализаций — тут была девочка, как будто плоть от его рыжей плоти. Они глядели друг на друга, глубокие, преданные, отсутствующие в Граале. Еще одно мгновение, и зыбкий сон надломится, уступая, наверное, той серьезности, с которой они просили друг о друге.

Но оба были помолвлены.

Она — со своим невозможным детством, центром невинности, который откроется только когда она станет женщиной. Он — со своей натурой пленника.

Хозяйка нетерпеливо ждала под зонтиком. Рыжий бассет наконец оторвался от девочки и пошел, как сомнамбула. Она, объятая ужасом, осталась с событием в руках, в онемении, которое не поняли бы ни отец, ни мать. Она провожала его неверящим взглядом черных глаз, опираясь на сумку и на колени, пока он не завернул за другой угол.

Но он был сильней ее. Он ни разу не обернулся».

(К. Лиспектор. «Искушение»)