Мы Вконтакте Мы в Facebook

Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

Как отключить: Инструкция

Описание к картинке

Меню

Рубрика Лучшие из лучших

СТАТЬЯНевзрослые взрослые, или о том, зачем нам книги про детей

Взрослые читатели зачастую привыкли думать, что для них книги про детей и детские чувства – своеобразный пережиток. Иногда им кажется, что такая литература нужна только при воспитании-обучении собственного ребёнка. Бывают и такие, кто считает, что почитать «что-то из детского» или «продетского» уже поздно: возраст не тот. Создаётся ложное впечатление, что, если уж не посчастливилось в детстве прочесть, значит, упущено, навсегда потеряно и теперь уже... неинтересно. В нашей подборке мы постарались найти такие книги, которые никогда не поздно обрести.

4. «Похороните меня за плинтусом» (1994) Павла Санаева

Книга, ставшая особенно популярной после экранизации 2010 года Сергеем Снежкиным. Тот случай, когда выдающаяся кинокартина не затмила интерес к первоисточнику, а, напротив, ему поспособствовала.

Мальчику девять лет. Именно его глазами изображается в повести мир взрослых. Живёт он с бабушкой и дедушкой. Скучает по маме, которую ненавидит бабушка. Вот такое резюме. Но книга сложна, хотя ситуация вполне бытовая. Трудность – в сочетании органики, нравственности и благостности любви.

Бабушка любит внука Сашу, своеобразно, животно, иногда жестоко, но любит. Достаточно вспомнить, как самоотверженно же, как самоотверженно она лечит мальчика, случись ему заболеть.

Неслучайно сам Саша уповает на свой недуг, смакует его: «Болея, я часто просил бабушку о том, что мне на самом деле не было нужно, или специально говорил, что у меня заложило нос или болит горло. Мне нравилось, как бабушка суетится около меня с каплями и полосканиями, называет Сашенькой, а не проклятой сволочью, просит дедушку говорить тише и сама старается ходить неслышно». Проблема лишь в том, что от простуды и гриппа Нина Антоновна вылечит, а потом своей же любовью и покалечит. Ребёнок зачастую оказывается в руках бабушки лишь инструментом самоутверждения, осознания собственной важности, незаменимости в чьей-то судьбе. Внук как последний рубеж, ведь за плечами отнюдь не светло-тёплое прошлое. Там потерянный первый ребёнок, там разлад с единственной дочерью, там муж, которого не получалось ни любить, ни уважать.

Очевидно, «там» и «здесь» постоянно сходятся, взаимодействую – в сознании пожилой женщины мешаются зёрна и плевла, прошлое и настоящее, повинные и безвинные...

Без вины виноватым в романе оказывается ребёнок, который в свои девять, казалось бы, должен переживать самую прекрасную пору в жизни каждого человека. Но у него безжалостно забирают эту пору, отнимают право возраста на счастье, несмотря ни на что. Бабушка постоянно напоминает Саше, что у него плохая мать, которая спуталась со страшным человеком, охотящимся за московской квартирой. Мальчику часто приходится слышать бытовую ругань, матерную брань; ребёнка унижают и оскорбляют. При всём этом его лечат, делают с ним уроки... Однако Нине Антоновне невдомёк, что такая любовь калечит и отталкивает – она не теряет уверенности в собственной правоте. Но какая любовь – такие и средства. И маленький Саша без зазрения совести учится маневрировать в потоках бабушкиных чувств. Так, в надежде на будущую снисходительность Нины Антоновны мальчик, столь сильно любящий маму, умело занимает бабушкину сторону: «Ещё я надеялся, что за проявленное к ней сегодня участие завтра или послезавтра мне от нее меньше достанется».

Любовь, рождающая манипуляцию, в русской литературе давно не новость. Вспомнить хотя бы Митрофанушку и матушку г-жу Простакову. Простакова, подобно Нине Антоновне, тиранит весь дом, ругая при собственном сыне и мужа, и брата, и прислугу. Более того, она тоже думает, что любит. Однако финал комедии классицизма должен всё расставлять по своим местам, всех выводить на чистую воду, наказывая порок и провозглашая торжество добродетели. Но тем не менее у Фонвизина картина получается не столь прозрачной. Читателю вдруг... становится жалко г-жу Простакову. Она теряет имение, слуг, власть, уверенность в дне завтрашнем. Характерно её восклицание в адрес любимого сына: «Один ты остался у меня, мой сердечный друг, Митрофанушка!» Столь отчаянный порыв не находит отклика в чёрствой и холодной сыновьей душе – напротив, вызывает лишь отторжение.

Но у него безжалостно забирают эту пору, отнимают право возраста на счастье, несмотря ни на что.

Интересно, что в финале комедии на защиту бедной Простаковой встаёт Правдин – положительный персонаж с характерной «говорящей» фамилией: «Негодница! Тебе ли грубить матери? К тебе ее безумная любовь и довела её всего больше до несчастья».

Подобно фонвизинской героине, достойна сожаления и бабушка, изображённая Санаевым. Женщина любящая, но не умеющая любить так, чтоб это ценили и видели, понимали и чувствовали. Книга Павла Санаева – о том, как не надо любить, и о том, что любить надо.

 

3. «Вам и не снилось» (1977) Галины Щербаковой

Легендарная повесть, по мотивам который в 1981 году Илья Фрэз снял не менее легендарный фильм. И пусть сначала кажется, что это всего лишь история про советских Ромео и Джульетту. Почему нет? Та же запретная любовь, родители не ладят и чинят препятствия... Гибель всего, но не самой любви. Зачем взрослым читать и перечитывать, смотреть и пересматривать столь знакомую, а для кого-то «избитую» историю?

Дело в том, что отличие повесть Щербаковой прежде всего – ярчайший образец подростковой прозы 70-х годов, разительно отличавшейся от предыдущих десятилетий тем, что о детях начали писать, как о взрослых. Такая тенденция была связана, в частности, с тем, что в детскую литературу стали приходить авторы, желающие писать для взрослых, но в силу различных обстоятельств не способные в тот момент занять свою нишу во взрослой словесности.

Мир зрелых и опытных предстаёт в книге трагичным, обречённым на катастрофу, ведь силы старого мира, столь яростно ополчившиеся против мира молодого, бессильны: с любовью Юльки и Ромки ничего не может сделать ни авторитетная некогда советская школа, ни родители, ни бабушка героя.

 

Кадр из фильма «Вам и не снилось» (1980).

Дети в книге Щербаковой живут отнюдь не детскими мыслями и мечтами. Более того, на протяжении повести герои умнеют и взрослеют. Именно любовь – в глазах родителей чувство, отвлекающее от учёбы, мешающее достижению целей, приходу к успеху – повышает уверенность подростков, способствует их интеллектуальному и духовному становлению. Постоянные, преданные, столь выразительные в своём чувстве, юные влюблённые нуждаются лишь в понимании, в доверии. Мало так... Так мало взрослых оказываются способны это дать.

Ведь они убеждены, что детское горе – горе смешное. Истинную беду, как им кажется, могут принести лишь война, голод. Любовь в столь юном возрасте – игрушка, не всерьёз, а значит, и путного ничего не выйдет.
Взрослые пытаются объяснить, что жизнь есть не только любовь, что прискорбно беден человек, имеющий за душой лишь это пресловутое чувство. Взрослым невдомек, что долг – пустой звук, что лишь любовь – единственный проводник всех возможных добродетелей, только она «вправе побуждать». Для юной Юльки мысль эта так же проста и понятна, как и та, что любовь бывает первой и единственной – никак иначе. Щербакова противопоставляет несостоявшуюся любовь взрослых счастливой любви детей, приходя к выводу, что чувство первых заранее обречено на гибель, поскольку зиждется на рациональности.

Взрослым «не снилось» подобное любовное откровение, они в книги подчас значительно несчастнее детей, однако боятся себе в этом признаться. Почему их слова и суждения не имеют в сердцах молодых никакого авторитета? Может, дети просто не верят в советы тех, кто несчастлив сам? Собственные обиды и комплексы, впустую растраченные нервы, несбывшиеся мечты, одиночество заставляют старших безжалостно рушить то, что построили дети.

Отнюдь не всегда то, что появилось быстро и спонтанно, непрочно и пусто; иногда, как часто говорят, возраст приходит без мудрости. Таблица жизни зачастую может сложиться просто, как будто сама собой... «Дважды два будет четыре, а трижды три – девять. А я тебя люблю. Пятью пять, похоже, – двадцать пять, и все равно я тебя люблю. Трижды шесть – восемнадцать, и это потрясающе, потому что в восемнадцать мы с тобой поженимся...».

Щербакова противопоставляет несостоявшуюся любовь взрослых счастливой любви детей, приходя к выводу, что чувство первых заранее обречено на гибель, поскольку зиждется на рациональности.

Обложка первого издания романа У. Голдинга «Повелитель мух», 1954.

2. «Повелитель мух» (1954) Уильяма Голдинга

Книга о вечной человеческой сущности. Невинные, казалось бы, дети. Кризисные обстоятельства даже в незрелой душе могут разбудить «зверя». Кто мог ожидать, что юный Джек, староста церковного хора, станет основоположником языческого культа и введёт ритуалы поклонения выдуманному устрашающему существу. Этот мальчик – тиран-диктатор, любящий подчинять себе всё вокруг, но при этом не несущий никакой ответственности за своё «стадо». Да, соратники Джека не обладают самостоятельной волей. Более того, им как будто бы и легче от того, что они делегировали свои желания и порывы в руки власть имущего. Не напоминает ли подобная картина ситуацию во многих государственных режимах как прошлого, так и настоящего? Как авторитарных, так и якобы демократических? Роман как будто обрамляет собой всю Вселенною, в каждом уголке которой диктаторские режимы – фашизм, нацизм – в какой-то момент могут взять верх. О том, что последует далее, предупреждает повествование Голдинга.

Книга о наивности. О вере в доброго «дядю», который одним своим появлением спас бы мир. Именно так верят Ральф и Хрюша – представители противоположного лагеря, не поддавшиеся на дикарские искушения Джека и его хористов. Впрочем, сначала юному Ральфу кажется, что мир без взрослых – волшебная сказка, идиллия, где не может произойти ничего дурного. Однако после того, как на острове проливается первая кровь, мальчики приходят к выводу, что, окажись на необитаемом острове взрослые, ничего страшного бы не произошло: не было бы ни убийств, ни языческих ритуалов, ни тому подобных «дикарств».

Однако верно ли это? Нет никаких гарантий, что, будь на месте Джека-мальчика Джек-мужчина, невольные обитатели острова жили бы лучше и нравственнее. Напротив, создаётся ощущение, что взрослый Джек, подкреплённый жизненным опытом и некоторыми особыми знаниями, создал бы нечто более страшное, чем дикие пляски и ужасающие жертвоприношения. Таким образом, оказывается, что разврат – это не о возрасте, а о душе. Если ребёнок жесток и беспощаден, то это не детские шалости, не милый лепет. От этого не спасёт даже образование – странно, ведь на него не перестают в надежде уповать и современные родители. Вспоминается автор «Недоросля», Д. И. Фонвизин, столь точно обозначивший обречённость такого подхода: «Наука в развращенном человеке есть лютое оружие делать зло».

Роман о религии. О том, что если ты христианин «по кружку», по хобби, по велению-хотению мам-пап, то ты далеко не всегда такой по духу. Жестокости и убийства в романе – дело рук и мыслей церковных хористов! Ты не то, во что ты веришь, хочешь или должен верить. Как часто в жизни многих наивных и простодушных людей сбивает с толку сфера человеческой деятельности. Почтенный богомолец, доброволец, благотворитель – далеко не всегда этим маскам соответствует внутренняя суть.

Эта книга нужна взрослым подчас даже больше, чем детям, поскольку творение Голдинга – своеобразная мини-панорама взрослой жизни, только это не планета, а всего лишь остров, не зрелые люди, а дети. Однако на необитаемом острове, как и на Земле, создаются и разрушаются цивилизации, появляются и враждуют между собой государства, попираются религии, учреждаются секты. Всё это – макет, в разы уменьшенный в сравнении с размерами оригинала, однако на нём представители старшего поколения могут разглядеть все реальные и потенциальные угрозы, таящиеся в мире взрослом...

 

1. «Вино из одуванчиков» (1957) Рэя Бредбери

Книга-атмосфера, книга-лето. Эпизод за эпизодом из жизни 12-летнего Дугласа Сполдинга неизменно погружает взрослого читателя в нежные, парящие воспоминания картин собственного детства.

Однако на необитаемом острове, как и на Земле, создаются и разрушаются цивилизации, появляются и враждуют между собой государства, попираются религии, учреждаются секты.

Вся книга – огромный символический образ жизни:  июнь – рождение, детство, июль — расцвет и август — старость, смерть. В жизни бывает всякое, однако всё самое светлое и тёплое каждый человек непременно должен закупорить в особую бутылку. Одуванчики – цветочки, как мы знаем, очень мимолётные, как и все радости бытия: кажется, что только-только появились жёлтые «солнца» – и вот они уже седые старички, сдуваемые непреклонными порывами времени. Именно одуванчиковое вино станет утешением в морозы и холода, когда тепло дарит лишь печь и... эликсир лета. В этом метафора Брэдбери: пока жизнь дарит счастье, надо успеть-поймать-сохранить-настоять и в нужный момент выпить. Однако вино воспоминаний – отнюдь не единственный образ-символ книги.

 

Обложка к первому изданию романа «Вино из одуванчиков» Р. Брэдбери, 1957.

Душа мальчика крайне восприимчива ко всему, что создаёт неповторимую атмосферу лета. Это качели, которые дедушка вешает на веранде. Казалось бы, мелочь, рядовой атрибут развлечения. Но стоит им появиться – все домашние начинают посвящать все летние вечера именно этой веранде. Веранде с качелями.

Газонокосилка, под шум которой столь радостно утром открывать глаза. Возможно, вы, читатели, с большим трудом сможете представить, что вам доставит удовольствие этот антиприродный, противоестественный шум, который, скорее, рушит, чем созидает, портит, а не украшает. Но поэтому вы и не Брэдбери. Дедушке героя этот стрёкот так дорог, что он готов заплатить, лишь бы его не терять.

Безусловное благо цивилизации – семена, рождающие траву, не требующую частой стрижки, – оказываются для такого человека абсолютным злом, подлежащим немедленному уничтожению.

Это и трамвай – символ уходящей жизни и одновременно вечного её обновления. Когда-то этот «рельсоход» был кому-то нужен: помогал горожанам выбраться на загородный пикник, унося их в дальние дали... Теперь на смену пенсионеру-труженику придёт молодой, бодрый автобус – амбициозный бензиновый красавец. Мальчишки, совершая последнюю трамвайное путешествие, прощаются с пережитком эпохи, даже не подозревая, что и трамвай когда-то был молодым. Не верит Дуглас и в то, что старики когда-то родились, что тоже познали чудесную пору детства, что это время так опустило уголки рта, осунуло лицо, «заморщинило» руки. В «Вине из одуванчиков» совмещаются и одновременно конфликтуют между собой взрослое восприятие и детское, изображённое в образе Дугласа. От этого внутреннего конфликта, с одной стороны, история делается более наивной, но с другой — полнее раскрываются внутренние чувства и мысли героев.

Таким образом, совмещая детские и взрослые миры, Брэдбери обращается к старшему поколению со своеобразным манифестом, напоминая, что у ребенка другое, отличное от взрослого, мировосприятие, и призывая взрослых, которым и сами когда-то были детьми, снисходительнее и деликатнее относиться к детям. Только в объединении взаимных усилий, передаче опыта, обмене энергии писатель видел разрешение извечного конфликта «отцов» и «детей».

...Детство. Всему этому поздно или рано положен будет конец. Однако в 1928 году это всего лишь одно лето. И, вероятно, таких «лет»-сезонов, как и лет жизни будет у Дугласа ещё очень много. Но сейчас... Дедушка срывает последние одуванчики, убирает летние верандные качели – кончилось отведённое им время. Но консервы памяти оберегут лето и воскресят его – стоит лишь откупорить бутылку.

Только в объединении взаимных усилий, передаче опыта, обмене энергии писатель видел разрешение извечного конфликта «отцов» и «детей».

Все рассмотренные нами книги в той или иной степени двунаправлены, поскольку для изображения действительности в них используются детские глаза, но подчас отнюдь не детские смыслы. Зачастую видеть в детской или подростковой литературе детское нас заставляют исключительно собственные стереотипы, отвергающие даже потенциальную возможность увидеть за детской обложкой недетские художественны приемы, проблематику, эстетику.■

Мария Патрикеева

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Вход

Войти с помощью социальных сетей

Регистрация

Войти

Зарегистрироваться с помощью социальных сетей

Восстановка пароля

Зарегистрироваться
Войти

Нашли ошибку в тексте?