Мы Вконтакте Мы в Facebook

Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

Как отключить: Инструкция

Описание к картинке

Меню

Рубрика Персонаж

СТАТЬЯОбраз Христа в творчестве М. Булгакова и Ч. Айтматова

Не вызывает сомнения тот факт, что Библия на протяжении всего существования своими сюжетами вдохновляет художников, композиторов и, конечно, писателей христианского мира. Особенностью художественного стиля Священного Писания является несколько отстраненная манера повествования, невозможность заглянуть во внутренний мир героев и понять, что происходило у них в душе или в голове в тот или иной момент. Именно эта черта уже много столетий будоражит воображение творческих натур, пытающихся дополнить картину недостающими логическими элементами.

Неудивительно, что фигура Иисуса Христа, являющаяся центральной для Нового Завета (а в некотором смысле и для всей Библии), вызывает особый интерес в мире искусства. Не последнюю роль здесь мог сыграть тот романтический флер одиночества и жертвенности, которым принято окутывать этого персонажа, и поэтому многие творцы отождествляют свой жизненный и творческий путь с жизнью Спасителя. Гораздо более интересная и неожиданная тенденция возникает на рубеже 19-20 веков, когда искусство начинает интересоваться фигурой Понтия Пилата, прокуратора Иудеи, приговорившего Иисуса к казни. Среди писателей, вдохновившихся образом грозного прокуратора, можно назвать и Анатоля Франса (“Прокуратор Иудеи”), и Карела Чапека (“Кредо Пилата”), и Джека Лондона (“Смирительная рубашка”) и многих других. 

Николай Ге. Христос и Пилат (1890)

Николай Ге. Христос и Пилат (1890)

Меняется и образ самого Христа, он становится более земным и человечным, наделяется, помимо бесспорных добродетелей, и самыми настоящими человеческими слабостями (однако это не значит, что значимость подвига Христа и самой его фигуры умаляется; даже наоборот, трагедия его жизни поднимается на новый уровень, читательскому взору предстает герой, который приносит свою жертву вопреки всем своим страхам и сомнениям, его образ становится ближе читателю, а значит, воспринимается им гораздо острее). В общем, модернистская культура пытается, путем усложнения характеров персонажей, сблизить протагониста и антагониста, стереть границу между добром и злом и найти в них что-то общее. Эта тенденция хорошо видна в романе Булгакова “Мастер и Маргарита” и Айтматова “Плаха”, а именно - в присутствующей в обоих романах сцене “Иисус у Понтия Пилата”.

Обе сцены действительно настолько похожи, что нельзя не задуматься об их связи (а точнее, о влиянии Булгакова на Айтматова, написавшего свой роман на полвека позже). В первую очередь сходство обнаруживается, как уже было сказано, в изображении Иисуса в более человечном плане. Другое дело, что достигается это разными средствами (об этом скажем подробнее чуть позже). Тем не менее, и в том, и в другом случае образ Христа-человека раскрывается во многом через физиологические детали (у Булгакова: “- Нет, прокуратор, я не врач, - ответил арестант, с наслаждением потирая измятую и опухшую багровую кисть руки.”; у Айтматова: “На бледном челе Иисуса проступил обильный пот. Но он не утирал его ни ладонью, ни оборванным рукавом хламиды, ему было не до того - от страха к горлу подкатила тошнота, и пот заструился вниз по лицу, падая каплями на мраморные плиты у худых жилистых ног.”). В обоих романах образ города Иерусалима (или Ершалаима) представлен как воплощение зла - у Булгакова это достигается с помощью образа “тьмы, пришедшей со Средиземного моря”, а у Айтматова Иерусалим предстает как кровожадное языческое божество: “Городу требовалось сегодня в этот зной кровавое действо, его тeмные, как ночь, инстинкты жаждали встряски - и тогда бы уличные толпы захлебнулись  ревом и  плачем,  как стаи шакалов, воющих  и злобно  лающих, когда  они  видят,  как  разъяренный лев терзает в ливийской пустыне зебру.”. В обеих сценах Пилат предстает почти в гамлетовском свете - перед тем, как принять роковое решение, он долго колеблется, и парадоксальным образом выходит так, что Иисус, чья судьба вот-вот решится, оказывается более свободным человеком, чем прокуратор. Подобная “смена ролей” прослеживается и у Булгакова, и у Айтматова. Кроме того, интересно, что и в той, и в другой сцене присутствует образ птицы, символизирующий свободу - в “Мастере и Маргарите” это ласточка, а в “Плахе” - орел. Помимо сходств в системе образов, в двух романах можно найти и прямые параллели. 

Меняется и образ самого Христа, он становится более земным и человечным, наделяется, помимо бесспорных добродетелей, и самыми настоящими человеческими слабостями

Один из ярких примеров - аналог знаменитой фразы Иешуа “Помянут меня - сейчас же помянут и тебя!” в романе Айтматова: “- Не будем говорить о моей  истории, а вот тебе скажу: ты останешься  в истории,  Понтий Пилат, - негромко изрек  Иисус Назарянин,  взглянув прямо и серьезно в лицо прокуратора. - Навсегда останешься”.

Кадр из фильма Мастер и Маргарита (1994)

Кадр из фильма «Мастер и Маргарита» (1994)

Впрочем, очевидно, что между двумя сценами немало и различий, многие из которых заметны даже при беглом чтении. Прежде всего бросается в глаза то, что Иисус Назарянин у Айтматова, по сравнению с Иешуа Га-Ноцри у Булгакова, выглядит достаточно канонично, хотя и не совсем без отступлений от Библии. Из того, что Иисус у Айтматова сам рассказывает о себе и о своей семье, практически все соответствует тексту Нового Завета, и даже факты из его биографии, порожденные авторской фантазией, не противоречат канону. Иешуа же большинство общеизвестных фактов о себе опровергает как молву. И вовсе он не въезжал в Иерусалим на осле, а пришел пешком, он не знает своих родителей, из всех его учеников остался один Левий Матвей, а с Иудой он и  вовсе познакомился накануне суда (именно за этот радикальный пересмотр библейских событий “Мастера и Маргариту” иногда называют “Евангелием от Михаила”). Также для нашего исследования важно различие в использовании художественных средств для раскрытия персонажей, в первую очередь самого Христа. Если Булгаков для этой цели чаще всего использует прямую речь, причем пользуется чаще емкими, афористичными фразами (“Правду говорить легко и приятно.”), то Айтматов в большей степени раскрывает своих персонажей через размышления и воспоминания - те, кто читал роман, без сомнения, вспомнят эпизод из детства Иисуса, когда они с девой Марией плавали на лодке и их не тронул крокодил. 

 

Этот эпизод говорит об Иисусе гораздо больше, чем его монолог о Страшном суде, - он показывает его пусть великим, но все же человеком, который боится боли и смерти, любит свою мать и переживает за нее - и эта сторона его характера для Айтматова становится чуть ли не важнее, чем грозный и лучезарный лик Спасителя и сына Божьего.  

Подводя итоги, хотелось бы задаться двумя вопросами: правомерно ли в данном случае говорить о влиянии Булгакова на Айтматова и, если да, то является ли Айтматов продолжателем булгаковских традиций или его роман - своеобразное опровержение “Мастера и Маргариты”? В любом случае, документальных подтверждений тому, что Булгаков своим творчеством повлиял на творчество Айтматова, нет. Впрочем, это, очевидно, не говорит о том, что влияния не было - полная версия “Мастера и Маргариты” была опубликована в СССР в 1973 году, за 13 лет до выхода “Плахи”, и Айтматов, конечно, не мог не прочесть этот роман. Если учесть приведенные выше сходства не только в изображении персонажей, но и вообще в построении двух сцен, где прослеживаются явные параллели, то можно прийти к выводу, что, скорее всего, определенное подражание со стороны Айтматова, пусть даже бессознательное, но имело место. Если же задаться вопросом, в каких отношениях произведение Айтматова находится с романом Булгакова, то тут прежде всего стоит задуматься о том, с какой целью авторы вводят данные эпизоды. И в том, и в другом случае один из персонажей библейской вставки служит двойником героя из основного повествования, но если в “Плахе” это, очевидно, пара Авдий-Иисус, то в “Мастере и Маргарите” все несколько сложнее. С одной стороны, можно провести параллель Мастер-Иешуа, если рассматривать, например, Мастера, как и Иешуа, как жертву предательства (и режиссер Владимир Бортко в своей экранизации “Мастера и Маргариты” поддерживает именно эту версию остроумным режиссерским ходом: в его версии Мастер говорит голосом Иешуа), но, думается, что для Булгакова (а значит, и для нас с вами) гораздо важнее параллель Мастер-Понтий Пилат. 

Вспомним, что Мастер пишет роман не про Иешуа, а именно про Понтия Пилата, как он сам и утверждает (а значит, каким-либо образом сопоставляет себя со своим героем). 

К тому же, в конце романа мы узнаем, что Мастер недостоин света - и внимательному читателю понятно, что он наказан за те же грехи, что и Пилат, - за слабость и трусость. Фразу Воланда «Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит», можно одинаково отнести к Маргарите и собаке Пилата – вот еще одна параллель между персонажами. В конце концов, символично, что именно Мастер в финальной сцене освобождает Пилата от его мучений.

Тинторетто. Христос перед Пилатом (1566-67)

Тинторетто. Христос перед Пилатом (1566-67)

Итак, теперь нам понятно, что для Айтматова центральной фигурой библейского эпизода будет Иисус, а для Булгакова - все-таки Понтий Пилат. Поэтому, если возвращаться к основной теме статьи, у Булгакова образ Иешуа будет в большей степени вспомогательным (и поэтому Булгаков больше внимания уделяет размышлениям именно прокуратора, а не Га-Ноцри), а у Айтматова на Иисуса делается основной упор, к нему апеллирует большинство символов (как, например, уже упомянутый выше орел, своими распростертыми крыльями символизирующий распятого Христа). Расхождение в трактовках фигуры Иисуса Христа неизбежно - авторы просто используют один образ для разных целей. И именно поэтому трудно говорить и о подражании Айтматова Булгакову, и о его опровержении. 

Расхождение в трактовках фигуры Иисуса Христа неизбежно - авторы просто используют один образ для разных целей.

Наиболее приемлемым кажется тот вариант, что Булгаков в своем романе просто открыл интересную тему, которой позже воспользовался и Айтматов, преследуя уже совершенно иные цели.

Таким образом, перед нами две, казалось бы, совершенно идентичные сцены из двух романов советского периода, которые, действуя в тенденции “очеловечивания” библейских сюжетов, все же несколько по-разному раскрывают личность Иисуса Христа - яркий пример того, как на базе одного сюжета может по-разному раскрываться индивидуальность творческой личности. Сцена “Иисус у Понтия Пилата”, действительно, представляет собой интереснейший эпизод, не просто изображающий двух персонажей как два противоположных мировоззрения, две враждующие культуры, но и показывающий их парадоксальное сходство - а что может заинтересовать настоящего художника больше, чем удивительная парадоксальность жизни? ■ 

Александра Левина

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Вход

Войти с помощью социальных сетей

Регистрация

Войти

Зарегистрироваться с помощью социальных сетей

Восстановка пароля

Зарегистрироваться
Войти

Нашли ошибку в тексте?