Меняется и образ самого Христа, он становится более земным и человечным, наделяется, помимо бесспорных добродетелей, и самыми настоящими человеческими слабостями
Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.
Как отключить: Инструкция
Неудивительно, что фигура Иисуса Христа, являющаяся центральной для Нового Завета (а в некотором смысле и для всей Библии), вызывает особый интерес в мире искусства. Не последнюю роль здесь мог сыграть тот романтический флер одиночества и жертвенности, которым принято окутывать этого персонажа, и поэтому многие творцы отождествляют свой жизненный и творческий путь с жизнью Спасителя. Гораздо более интересная и неожиданная тенденция возникает на рубеже 19-20 веков, когда искусство начинает интересоваться фигурой Понтия Пилата, прокуратора Иудеи, приговорившего Иисуса к казни. Среди писателей, вдохновившихся образом грозного прокуратора, можно назвать и Анатоля Франса (“Прокуратор Иудеи”), и Карела Чапека (“Кредо Пилата”), и Джека Лондона (“Смирительная рубашка”) и многих других.
Меняется и образ самого Христа, он становится более земным и человечным, наделяется, помимо бесспорных добродетелей, и самыми настоящими человеческими слабостями (однако это не значит, что значимость подвига Христа и самой его фигуры умаляется; даже наоборот, трагедия его жизни поднимается на новый уровень, читательскому взору предстает герой, который приносит свою жертву вопреки всем своим страхам и сомнениям, его образ становится ближе читателю, а значит, воспринимается им гораздо острее). В общем, модернистская культура пытается, путем усложнения характеров персонажей, сблизить протагониста и антагониста, стереть границу между добром и злом и найти в них что-то общее. Эта тенденция хорошо видна в романе Булгакова “Мастер и Маргарита” и Айтматова “Плаха”, а именно - в присутствующей в обоих романах сцене “Иисус у Понтия Пилата”.
Обе сцены действительно настолько похожи, что нельзя не задуматься об их связи (а точнее, о влиянии Булгакова на Айтматова, написавшего свой роман на полвека позже). В первую очередь сходство обнаруживается, как уже было сказано, в изображении Иисуса в более человечном плане. Другое дело, что достигается это разными средствами (об этом скажем подробнее чуть позже). Тем не менее, и в том, и в другом случае образ Христа-человека раскрывается во многом через физиологические детали (у Булгакова: “- Нет, прокуратор, я не врач, - ответил арестант, с наслаждением потирая измятую и опухшую багровую кисть руки.”; у Айтматова: “На бледном челе Иисуса проступил обильный пот. Но он не утирал его ни ладонью, ни оборванным рукавом хламиды, ему было не до того - от страха к горлу подкатила тошнота, и пот заструился вниз по лицу, падая каплями на мраморные плиты у худых жилистых ног.”). В обоих романах образ города Иерусалима (или Ершалаима) представлен как воплощение зла - у Булгакова это достигается с помощью образа “тьмы, пришедшей со Средиземного моря”, а у Айтматова Иерусалим предстает как кровожадное языческое божество: “Городу требовалось сегодня в этот зной кровавое действо, его тeмные, как ночь, инстинкты жаждали встряски - и тогда бы уличные толпы захлебнулись ревом и плачем, как стаи шакалов, воющих и злобно лающих, когда они видят, как разъяренный лев терзает в ливийской пустыне зебру.”. В обеих сценах Пилат предстает почти в гамлетовском свете - перед тем, как принять роковое решение, он долго колеблется, и парадоксальным образом выходит так, что Иисус, чья судьба вот-вот решится, оказывается более свободным человеком, чем прокуратор. Подобная “смена ролей” прослеживается и у Булгакова, и у Айтматова. Кроме того, интересно, что и в той, и в другой сцене присутствует образ птицы, символизирующий свободу - в “Мастере и Маргарите” это ласточка, а в “Плахе” - орел. Помимо сходств в системе образов, в двух романах можно найти и прямые параллели.
Меняется и образ самого Христа, он становится более земным и человечным, наделяется, помимо бесспорных добродетелей, и самыми настоящими человеческими слабостями
Один из ярких примеров - аналог знаменитой фразы Иешуа “Помянут меня - сейчас же помянут и тебя!” в романе Айтматова: “- Не будем говорить о моей истории, а вот тебе скажу: ты останешься в истории, Понтий Пилат, - негромко изрек Иисус Назарянин, взглянув прямо и серьезно в лицо прокуратора. - Навсегда останешься”.
Впрочем, очевидно, что между двумя сценами немало и различий, многие из которых заметны даже при беглом чтении. Прежде всего бросается в глаза то, что Иисус Назарянин у Айтматова, по сравнению с Иешуа Га-Ноцри у Булгакова, выглядит достаточно канонично, хотя и не совсем без отступлений от Библии. Из того, что Иисус у Айтматова сам рассказывает о себе и о своей семье, практически все соответствует тексту Нового Завета, и даже факты из его биографии, порожденные авторской фантазией, не противоречат канону. Иешуа же большинство общеизвестных фактов о себе опровергает как молву. И вовсе он не въезжал в Иерусалим на осле, а пришел пешком, он не знает своих родителей, из всех его учеников остался один Левий Матвей, а с Иудой он и вовсе познакомился накануне суда (именно за этот радикальный пересмотр библейских событий “Мастера и Маргариту” иногда называют “Евангелием от Михаила”). Также для нашего исследования важно различие в использовании художественных средств для раскрытия персонажей, в первую очередь самого Христа. Если Булгаков для этой цели чаще всего использует прямую речь, причем пользуется чаще емкими, афористичными фразами (“Правду говорить легко и приятно.”), то Айтматов в большей степени раскрывает своих персонажей через размышления и воспоминания - те, кто читал роман, без сомнения, вспомнят эпизод из детства Иисуса, когда они с девой Марией плавали на лодке и их не тронул крокодил.
Этот эпизод говорит об Иисусе гораздо больше, чем его монолог о Страшном суде, - он показывает его пусть великим, но все же человеком, который боится боли и смерти, любит свою мать и переживает за нее - и эта сторона его характера для Айтматова становится чуть ли не важнее, чем грозный и лучезарный лик Спасителя и сына Божьего.
Подводя итоги, хотелось бы задаться двумя вопросами: правомерно ли в данном случае говорить о влиянии Булгакова на Айтматова и, если да, то является ли Айтматов продолжателем булгаковских традиций или его роман - своеобразное опровержение “Мастера и Маргариты”? В любом случае, документальных подтверждений тому, что Булгаков своим творчеством повлиял на творчество Айтматова, нет. Впрочем, это, очевидно, не говорит о том, что влияния не было - полная версия “Мастера и Маргариты” была опубликована в СССР в 1973 году, за 13 лет до выхода “Плахи”, и Айтматов, конечно, не мог не прочесть этот роман. Если учесть приведенные выше сходства не только в изображении персонажей, но и вообще в построении двух сцен, где прослеживаются явные параллели, то можно прийти к выводу, что, скорее всего, определенное подражание со стороны Айтматова, пусть даже бессознательное, но имело место. Если же задаться вопросом, в каких отношениях произведение Айтматова находится с романом Булгакова, то тут прежде всего стоит задуматься о том, с какой целью авторы вводят данные эпизоды. И в том, и в другом случае один из персонажей библейской вставки служит двойником героя из основного повествования, но если в “Плахе” это, очевидно, пара Авдий-Иисус, то в “Мастере и Маргарите” все несколько сложнее. С одной стороны, можно провести параллель Мастер-Иешуа, если рассматривать, например, Мастера, как и Иешуа, как жертву предательства (и режиссер Владимир Бортко в своей экранизации “Мастера и Маргариты” поддерживает именно эту версию остроумным режиссерским ходом: в его версии Мастер говорит голосом Иешуа), но, думается, что для Булгакова (а значит, и для нас с вами) гораздо важнее параллель Мастер-Понтий Пилат.
Вспомним, что Мастер пишет роман не про Иешуа, а именно про Понтия Пилата, как он сам и утверждает (а значит, каким-либо образом сопоставляет себя со своим героем).
К тому же, в конце романа мы узнаем, что Мастер недостоин света - и внимательному читателю понятно, что он наказан за те же грехи, что и Пилат, - за слабость и трусость. Фразу Воланда «Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит», можно одинаково отнести к Маргарите и собаке Пилата – вот еще одна параллель между персонажами. В конце концов, символично, что именно Мастер в финальной сцене освобождает Пилата от его мучений.
Итак, теперь нам понятно, что для Айтматова центральной фигурой библейского эпизода будет Иисус, а для Булгакова - все-таки Понтий Пилат. Поэтому, если возвращаться к основной теме статьи, у Булгакова образ Иешуа будет в большей степени вспомогательным (и поэтому Булгаков больше внимания уделяет размышлениям именно прокуратора, а не Га-Ноцри), а у Айтматова на Иисуса делается основной упор, к нему апеллирует большинство символов (как, например, уже упомянутый выше орел, своими распростертыми крыльями символизирующий распятого Христа). Расхождение в трактовках фигуры Иисуса Христа неизбежно - авторы просто используют один образ для разных целей. И именно поэтому трудно говорить и о подражании Айтматова Булгакову, и о его опровержении.
Расхождение в трактовках фигуры Иисуса Христа неизбежно - авторы просто используют один образ для разных целей.
Наиболее приемлемым кажется тот вариант, что Булгаков в своем романе просто открыл интересную тему, которой позже воспользовался и Айтматов, преследуя уже совершенно иные цели.
Таким образом, перед нами две, казалось бы, совершенно идентичные сцены из двух романов советского периода, которые, действуя в тенденции “очеловечивания” библейских сюжетов, все же несколько по-разному раскрывают личность Иисуса Христа - яркий пример того, как на базе одного сюжета может по-разному раскрываться индивидуальность творческой личности. Сцена “Иисус у Понтия Пилата”, действительно, представляет собой интереснейший эпизод, не просто изображающий двух персонажей как два противоположных мировоззрения, две враждующие культуры, но и показывающий их парадоксальное сходство - а что может заинтересовать настоящего художника больше, чем удивительная парадоксальность жизни? ■
Александра Левина
Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER