По сути, нет никакой иной реальности, кроме грез.
Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.
Как отключить: Инструкция
– Сегодня мы хотели бы поговорить с Вами о французском сюрреализме…
– Прежде всего, предлагаю уточнить, что мы будем иметь в виду под словом «сюрреализм». Нет смысла рассуждать о «сюрреализме вообще», ведь вся наша жизнь – сплошной «сюр», не правда ли? Я буду говорить о культурных явлениях, связанных с французским сюрреализмом, первый манифест которого написал в 1924 году поэт Андре Бретон. Это литературное движение – одно из самых «долгоиграющих» в ХХ веке, оно просуществовало почти до конца 1960-х годов, а для некоторых писателей во Франции актуально и до сих пор. Однако в истории культуры ХIХ и ХХ веков было много разных течений, исторически или типологически связанных с французским сюрреализмом, которые при этом отрицали всякое отношение к нему и даже доказывали, что возникли раньше.
Подобный объем материала сложно обобщить, поэтому мне все-таки хотелось бы поговорить именно о том, что родилось в группе Бретона.
– Как сюрреализм изменил людское мировоззрение?
– Прежде всего, он утвердил особое отношение к реальности: для сюрреалистов важно переживать грезы как абсолютную реальность. Разумеется, это напоминает романтизм, и это не удивительно: сюрреализм генетически связан с романтизмом. Но в отличие от романтизма, грезы перестают быть в сюрреализме чем-то особенным. Они воспринимаются как совершенно обыденная, совершенно буквальная, совершенно необходимая и, я бы даже сказала, неотъемлемая реальность… По сути, нет никакой иной реальности, кроме грез; от романтического двоемирия ничего не остается.
По сути, нет никакой иной реальности, кроме грез.
К сфере грез сюрреалисты относили и бессознательное (намекая, конечно, на Фрейда) и настаивая в своих теориях творчества в том числе и на научных отсылках.
– В чем суть этой удивительной связи между грезой и реальностью?
– Ответ на этот вопрос лежит в сфере понятий «миф» и «сакральное», которые активно использовали французские сюрреалисты. Отчасти сюрреалистическое мышление напоминает то, что в латиноамериканской литературе впоследствии назовут «магическим реализмом».
– Расскажите, пожалуйста, подробнее о «сакральном».
– Многообразные фантазии французских сюрреалистов тесно связаны с этим понятием, но трактовали они его не в конфессиональном плане. Известно, что многие сюрреалисты были яростными антиклерикалами. Авторы искали иные виды сакрального: они пытались вернуться к истокам, к первобытным формам, и одновременно с этим провозглашали культ свободного творчества. Уже в первом Манифесте 1924 года Андре Бретон говорил о «магическом искусстве сюрреализма». Во втором Манифесте (1929 г.) эта тенденция была продолжена: Бретон призывал к «оккультации» сюрреализма, то есть к его сокрытию как тайного знания и соблюдению особых правил существования группы приверженцев. В 1940-е годы во Франции вышло несколько книг и статей, посвященных проблеме соотношения между сюрреализмом и сакральным, которые, на мой взгляд, не потеряли своего значения и до сих пор – интересующимся стоит почитать таких авторов, как Жюль Моннеро, Жорж Батай, Морис Бланшо... В России наиболее известна концепция Вальтера Беньямина, который писал почти о том же, но раньше и менее четко.
– Что сюрреализм «подарил» мировой литературе?
– Буйная фантазии сюрреалистов создала множество удивительных образов, неразрывно связанных с поэтическим словом и разнообразными словесными играми. Некоторые из них вошли в литературу и культуру как готовые формулы:
например, «небо, синее, как апельсин» Поля Элюара, коллективное «изысканный труп пьет молодое вино», бретоновская «конвульсивная красота» и «съедобная красота» от Сальвадора Дали... Можно перечислить и некоторые «конкретные» подарки: онейризм как тема и как принцип письма, переосмысление примитивизма, связанного с экзотическими темами, а также творчеством безумцев и детей. Но, конечно, главный подарок сюрреалистов – это их произведения, которые, как «Парижский крестьянин» Луи Арагона или «Надя» Андре Бретона, стали признанными шедеврами.
– Если мыслить парадоксами, то, что сюрреализм у мировой литературы отнял?
– Я не думаю, что у литературы можно что-то отнять. Кто сейчас всерьез принимает угрозы «сбросить классиков с корабля современности»? Разве кого-то действительно «сбросили»?
– Какое, на ваш взгляд, открытие или потрясение XX века в наибольшей степени повлияло на появление или развитие сюрреализма?
– Мне кажется, ответ очевиден. Большое влияние на появление сюрреализма оказал психоанализ Зигмунда Фрейда. Впрочем, нельзя забывать, что основатели французского сюрреализма Бретон и Арагон учились на психиатров и были хорошо знакомы и с другими открытиями этой науки: автоматическим письмом Пьера Жанэ, работами об истерии Жана-Мартена Шарко, книгой о творчестве умалишенных Ханса Принцхорна...
Потрясением, разумеется, стала Первая мировая война: многие французские сюрреалисты были на фронте. Что касается «развития» сюрреализма, то нельзя не упомянуть о русской революции 1917 года: недаром свой первый журнал они назвали «Сюрреалистическая революция», а второй – еще более ангажированно – «Сюрреализм на службе революции». Однако революцию французские сюрреалисты понимали, прежде всего, как бунт эстетический, и с легкостью сочетали в своем творчестве Карла Маркса то с Артюром Рембо, то с Зигмундом Фрейдом…
– Немало читателей, отдавая предпочтение реализму, не принимают сюрреализм с его экспериментами. Что бы Вы ответили таким критикам?
Эксперименты у сюрреалистов были как успешные, так и неудачные, причем в некоторой степени можно даже говорить о том, что неудачи «культивировались», что было не удивительно для поклонников Фрейда, стоит только вспомнить его работы об ошибочных действиях и высказываниях. Один из главных принципов сюрреалистического творчества – случайность, и в какой-то степени можно сказать, что сюрреалисты пали жертвой абсолютной свободы творчества… Вместе с тем, они все же стремились оставаться в пределах эстетического. В этом смысле показательно резкое неприятие Андре Бретоном попыток Жоржа Батая выйти за рамки эстетики в сферу «не поддающего никакой классификации».
Что же касается читательского неприятия, то нужно понять его причины. Если это мировоззренческое неприятие, я бы не хотела никого ни в чем переубеждать. Если это эстетическое неприятие, то я бы посоветовала почитать то, что стало бесспорно удачным экспериментом, например, любовную лирику Поля Элюара 1920-х годов. Однако нужно понимать, что сюрреализм никогда не позиционировал себя как доступное искусство. Используя знаменитое изречение Лотреамона «Поэзия делается всеми, а не одним человеком», сюрреалисты не хотели отвечать на вопрос «Для кого вы пишете?». Да, даже тогда, когда в начале «красных тридцатых годов» издавали журнал «Сюрреализм на службе революции».
Один из главных принципов сюрреалистического творчества – случайность, и в какой-то степени можно сказать, что сюрреалисты пали жертвой абсолютной свободы творчества.
Но, на мой взгляд, и реализм ошибочно считается чем-то безусловно однозначным и понятным. В истории литературы можно привести немало примеров того, что мы условно называем «реализмом», но где происходит явный отход от реальности. В качестве примера можно взять даже Ф.М. Достоевского. Поэтому дать определение реализму, особенно XX и XXI веков, на мой взгляд, еще более сложная задача, в отличие от сюрреализма с его манифестами.
– Что посоветовали бы читателям, которые больше привыкли к классике XIX века и реализму XX века, но все-таки хотят научиться понимать сюрреализм? С чего начать?
– А почему «Надя» Бретона – не реализм? Это ведь автобиографическое произведение – дневник, в котором автор настаивает на том, чтобы читатель видел, как сама реальность врывается в повествование… Я уже упоминала о лирике Элюара 1920-х годов, как об относительно доступном и приятном чтении, и к тому же существуют неплохие переводы на русский язык. Робер Деснос у нас почти не переведен, но те, кто читают по-французски, тоже могут попробовать приобщиться. Франкофонам я бы посоветовала почитать прозу 1920-х Луи Арагона (особенно его поэтическую прозу «Парижский крестьянин»), однако я отдаю себе отчет, что в нашей стране этот абсолютно гениальный писатель снискал определенную репутацию, связанную с его политическими взглядами 1930-1950-х годов, и сама мысль читать книги Арагона может быть кому-то неприятна.
Возможно, стоит начать с околосюрреалистических произведений, например, с прозы Мишеля Лейриса – «Аврора», «Возраст мужчины» (а для франкофонов я бы посоветовала ознакомиться с его «Глоссарием»), с эссеистики Роже Кайуа и Антонена Арто.
– Литература сюрреализма включала в себя множество выходов за рамки жанра и за рамки текста вообще. Где, на ваш взгляд, пролегает граница между литературой и не-литературой для сюрреализма? Кто из авторов-сюрреалистов, на ваш взгляд, самый ярый «нарушитель» литературных границ?
– Название первого журнала, издававшегося Бретоном, звучало как «Литература» (1919-1924). Именно в кавычках. В этом названии зашифровано отношение сюрреалистов к литературе. Нужное слово подсказал Поль Валери, поэт-классик, который за два года до выхода в свет этого журнала вернулся к поэтическому творчеству, написав классическим александрийским стихом поэму «Юная Парка». Однако подсказка была иронична: это цитата из «Поэтического искусства» Поля Верлена, в финале которого ничтожная литература противостоит истинной поэзии, суть которой в музыке: «Все прочее – литература» …
С самого начала существования группы Бретона слово «литература» воспринималось в ней как обозначение некоего ничтожного явления. «Для чего вы пишете?» – так звучал один из вопросов анкеты, которую соратники Бретона распространили в первые же месяцы существования группы. В таком контексте понятие «литературы» имело негативный смысл. Для сюрреалиста вопрос о границе между литературой и не-литературой вообще не имеет смысла, потому что их не интересует литература, и свои произведения они этим словом принципиально не называют. Но сторонний наблюдатель может воспринимать некоторые, более читабельные лично им, тексты сюрреалистов как литературные, а остальные – нет. Мне кажется, что вопрос о литературе в сюрреализме – это вопрос о взаимодействии разных видов искусств. Достаточно вспомнить, что журнал «Литература» в кавычках ассоциировался с Верленом и музыкой.
Сюрреалисты стремились к такому творчеству, которое охватывало бы в слове и сферу визуального, и музыкального, а нередко и тактильного, и ольфактивного.
Сюрреалисты стремились к такому творчеству, которое охватывало бы в слове и сферу визуального, и музыкального, а нередко и тактильного, и ольфактивного. Теория и практика «стихо-вещи» Бретона – один из ярких примеров нарушения литературных границ, а также зачастую и границ собственно эстетического. Вместе с тем напомню, что сюрреалисты не были первыми, кто выходил за рамки жанра: вспомним и о романтиках, и о жизнетворчестве символистов…
– Какой из творческих экспериментов сюрреалистов кажется вам наиболее дерзким?
– Творческий эксперимент по созданию самой сюрреалистической теории. В сущности, сюрреализм переосмыслял те ценности, которые разрабатывались в литературе символизма, но старался придать им эффектный вид, создавая «парад аттракционов», как говорил Кулешов по поводу Эйзенштейна. При этом сюрреалисты не боялись рисковать, они не боялись дурного вкуса, и созданные ими произведения неравноценны. Французский сюрреализм интересен тем, что он позиционировал себя как мышление, как некий иной способ философствования, как философию творчества, в конце концов.
– Возможно ли, на ваш взгляд, действительно бессознательное творчество?
– Сразу напрашивается вопрос, а что такое чисто «сознательное» творчество? Вспомним о Канте и его учении об интуиции – не является ли оно первой ступенью в переходе к «бессознательному» творчеству?..
– Кто из современных авторов кажется вам достойным продолжателем европейского сюрреализма?
Мне бы не хотелось «наклеивать этикетку» сюрреализма на современные явления.
Однако замечу, что влияние сюрреализма особенно сильно сказалось в поэзии и понимании предназначения поэзии как некоей особой сферы бытия. В этом смысле сюрреалистическая поэзия – прямой предшественник таких поэтов, как Пауль Целан, Ив Боннефуа, не говоря об Анри Мишо, который, впрочем, успел поучаствовать в деятельности группы сюрреалистов. Сейчас это – уже классики поэзии ХХ века.
– Расскажите, как интерес к сюрреализму проникал в Россию?
– Интерес к французскому сюрреализму возник в советской России сразу же после его появления, о чем свидетельствуют, например, заметки Владимира Маяковского. Конечно же, выражение «сюрреалистическая революция», которым был назван первый журнал французской группы, стало очень привлекательным для страны, где только что произошла октябрьская революция. В движении дада, а потом и сюрреализма принимало участие немало талантливых людей из нашей страны – Ильязд, Сергей Ромов, Сергей Шаршун, Валентин Парнах и другие. Многие знаменитые музы сюрреалистов были связаны с русской культурой: Гала, Эльза Триоле… Правда, последняя довольно быстро «переориентировала» Арагона в сторону эстетики «социалистического реализма». Обе музы играли роль культурных посредников между французской и советской литературами.
– Почему же интерес к сюрреализму не сохранился надолго?
– Во-первых, сюрреализм – это вторая волна авангардного движения, и это порождало вполне ожидаемое сравнение с русским футуризмом – разумеется, не в пользу первого. И все-таки забвение сюрреализма было, как мне кажется, мотивировано чисто политическими причинами. Французские сюрреалисты были «левыми», и даже сближались время от времени с коммунистической партией, но их политическим кумиром был Лев Троцкий. В конце 1920-х он воспринимался в СССР как худший из врагов, поэтому о сюрреализме старались замалчивать. Любопытно, что в учебниках и энциклопедиях 1920-1930-х годов высказывались относительно доброжелательные мнения о дадаизме, но сюрреализм оценивался резко негативно.
В эпоху оттепели сюрреализм «возвращается». Очень важной вехой в этом стала книга Л.Г. Андреева «Сюрреализм» (1971), в которой читатель мог ознакомиться с большим количеством удивительнейших текстов.
Большое значение имела также книга «Называть вещи своими именами» (1986), где был опубликован первый Манифест сюрреализма в переводе Л.Г. Андреева и Г.К. Косикова.
– Когда же интерес к сюрреализму разгорелся в полную силу?
– В эпоху перестройки и в 1990-е годы, когда мы занимались ликвидацией «белых пятен» в истории, то есть восстановлением того, что в советское время запрещала цензура. Тогда французский сюрреализм пользовался большим успехом. Немалую роль в этом сыграла опубликованная в 1994 году «Антология французского сюрреализма».
С тех пор стало выходить много переводов произведений сюрреалистов и тех, кто были с ними связаны (Бретона, Витрака, Арто, Лейриса, Батая и других), однако этого недостаточно для того, чтобы у российского читателей сложилось целостное впечатление о литературе французского сюрреализма.
– Однако в университетскую программу произведения сюрреалистов были включены далеко не сразу…
– Насчет российских университетских программ могу сказать только одно: каждый университет определяет свою программу, и сюрреализм никогда не был «обязательным» чтением, в отличие от Франции, где «Надя» Бретона считается совершенно классическим произведением, и его изучают в университетах и старших классах школы.
– Как вы относитесь к современным театральным экспериментам с обилием сильных раздражителей на сцене – криками, обнаженным телом, и так далее? На ваш взгляд, это маскировка под сюрреализм или мы просто не все понимаем? Как отличить истинное театральное искусство от эпатажной подделки?
– Не всякий сильный раздражитель имеет отношение к сюрреализму, если только не понимать его как «ругательное слово». У меня позитивистское представление о назначении театра: я считаю, что театр – это система знаков и сообщений зрителю. Все эксцессы должны что-то обозначать, будь то мысль, эмоция или атмосфера. Все это должно работать на общую концепцию спектакля. Современный театр стремится изобрести разнообразное и завлекающее зрелище, придумывая все новые и новые приемы, и в этом можно увидеть аналогию разгулу сюрреалистической фантазии. Могут заимствоваться отдельные сюрреалистические образы, но я бы не назвала современную театральную режиссуру словом «сюрреализм». Эпатаж может быть уместен, но, если он разыгрывается на сцене ради себя самого, то мне он не интересен. Я не уверена, что раздражители на сцене, о которых вы говорите, имеют отношение именно к сюрреализму как культурному движению.
– Как вам кажется, какая из реалий современного мира пришлась бы по вкусу сюрреалистам?
– Мне кажется, сюрреалистам бы понравился Интернет. Они увидели бы в нем буквальное и бесконечное воспроизведение любимой ими метафоры и представлений о красоте: цитируя Лотреамона, «прекрасный, как случайная встреча швейной машинки и зонтика на анатомическом столе». ■
Интервью подготовила
Наталия Макуни
Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER