Мы Вконтакте Мы в Facebook

Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

Как отключить: Инструкция

Описание к картинке

Меню

Рубрика Интервью

СТАТЬЯДревнерусский эпос: интервью с А. М. Ранчиным

Когда речь заходит о народном эпосе, учёные в один голос говорят о его универсальности для всех народов. Из этого следует, что в Древней Руси тоже должны были быть свои эпические произведения. Вот только текстов, это подтверждающих, у нас практически нет.

Попытки заполнить эту лакуну предпринимаются очень разными людьми – от честных исследователей, ищущих в сохранившихся архивах хоть какие-то намёки на безвозвратно утраченные памятники словесности, до откровенных шарлатанов, наживающих себе популярность на подделках. Но что мы достоверно знаем о древнерусском эпосе сейчас? Какие жанры древнерусской словесности и какие произведения можно назвать эпическими? Почему сегодня, в России XXI века, люди так живо интересуются этими древними памятниками? Для ответа на эти вопросы я обратилась к доктору филологических наук, профессору кафедры истории русской литературы филологического факультета МГУ, профессору кафедры ЮНЕСКО МИГСУ РАНХиГС при Президенте Российской Федерации, Андрею Михайловичу Ранчину.

 

– Здравствуйте, Андрей Михайлович! Сегодня мы поговорим с Вами о древнерусском эпосе. Сейчас в интернете возникает очень много разной информации о так называемом «древнерусском эпосе», встаёт вопрос, был ли он вообще, появляется много фальшивок. Это, собственно, и есть предмет нашего обсуждения. Мой первый вопрос касается древнейших памятников: есть ли у современных учёных доказательства или указания на существование неких утраченных эпических текстов, возникших до христианизации Руси?

– Здесь нужно сделать одно уточнение: идёт ли речь о текстах в широком понимании, то есть, о произведениях, которые бытовали в устной форме, или только о письменных текстах, которые были записаны или даже сложены в письменной форме. Если говорить о какой-то устной дохристианской эпической традиции героического эпоса, то что-то, несомненно, было (чуть позже я расскажу об этом подробнее).

Если речь вести о произведениях, письменно зафиксированных в далёкой дохристианской древности, или даже созданных в письменной форме, то, очевидно, таких текстов нет. «Велесова книга», ставшая, что печально, весьма популярной в последние годы, это, конечно, подделка XX века, никаких «русских вед» или чего-то тому подобного, в том числе, с героическим сюжетом, в древнерусских памятниках нет. Другое дело, что существует изложение сюжетов, зафиксированных в памятниках уже христианского времени, которые, по-видимому, бытовали в устной форме, в виде либо песенного героического эпоса, того, что можно назвать стихами, либо устного сюжета, условно говоря, саг. Хотя это не очень точная характеристика, как замечал известный исследователь и стиховед М. Л. Гаспаров, на ранних стадиях древнерусской словесности можно говорить об оппозиции (противопоставлении) стиха произносящегося и стиха читающегося, а не стихов и прозы. Это разные вещи. Но некая ритмическая упорядоченность всё же была.

Такого рода эпос, очевидно, бытовал, и есть достаточные основания предполагать, что были песни, посвящённые походам первых русских князей, к примеру, или, может быть, войнам с греками. По-видимому, бытовал сюжет о смерти Вещего Олега от коня (то есть, от змеи). Интересно, что почти совпадающий (хотя и не во всём) с ним сюжет известен в скандинавских сагах. Это Сага о конунге Одде по прозвищу Стрела. Правда, Одд поступает хуже, чем Олег, со своим конём по имени Факси – его убивают, чтобы он не принёс конунгу смерти, но, тем не менее, совпадение разительное. И есть разные версии, какой сюжет первичен – скандинавский или древнерусский. 

Современная исследовательница Елена Мельникова считает, что сюжет зародился на Руси, изначально его героем был, видимо, Олег («Хельги» в скандинавской огласовке), но при этом, сюжет появился на Руси в скандинавской среде, в варяжской дружине Олега, Игоря, или последующих правителей.

В. М. Васнецов. Олег у костей коня (1899)

Интересно, что некоторые архаические пласты есть и в русских былинах. В частности, эти пласты анализировал В. Я. Пропп, и не только он. Примером этого служит змееборческий сюжет. Очевидно, что память жанра, выражение используемое М. М. Бахтиным, в русских былинах весьма глубока. Но в существующем виде это, конечно, памятники уже совсем другой эпохи. Как известно, фиксация былин происходила в XVIII – XIX веках, а отнюдь не в X, например. Но, конечно, отрицать возможность существования форм героического эпоса незадолго до Крещения Руси, по-видимому, невозможно. Упоминаются какие-то песни, которыми прославляли князей, например. Что это за песни, неясно, к сожалению. Упоминается «славный певец Метуса» в начале XIII века в Галицкой летописи. Кто был этот Метуса, однако, неизвестно. Наряду с мнением, что это эпический сказитель (Метусу прочили даже в авторы «Слова о полку Игореве» некоторые очень азартные учёные), существует и иная точка зрения, что «певец в данном случае означает «церковный певчий».

– Архаические пласты и более новые, о которых Вы говорите, это то деление на архаический и классический эпос, о котором писал Мелетинский? Или это нечто другое?

– Скажем так, это пласты, имеющие глубинную мифологическую основу, сохранившие некую мифологическую память. В этом смысле да, такая конструкция отчасти перекликается с тем, о чём писал Мелетинский. Другое дело, что представить в чистом виде в Древней Руси архаический эпос и классический эпос невозможно. Классического, если мы говорим уже о литературном историческом эпосе, наподобие Песни о Роланде, которая, как считает Морис Боура и другие исследователи, складывалась уже в письменной форме, или Гомере (здесь грань устной и письменной словесности), или Вергилии – классический литературный эпос, Древняя Русь не знает. Былины, по существу, это отголосок именно архаического эпоса. Разумеется, это памятники достаточно поздние и отразившие в той или иной форме исторические реалии средневековой христианской эпохи, но да, черты архаического эпоса у них, видимо, есть. 

Былины, по существу, это отголосок именно архаического эпоса.

И. Репин. Садко (1876)

Фольклористы, исследователи архаического эпоса, например, тот же М. Боура, указывают случаи, когда, по-видимому, памятники героического эпоса исчезли. Это происходило у разных народов в разных странах. М. Боура рассматривает как примеры Швецию, где не сохранилась героическая поэзия, Галлию, которая утратила свою героическую поэзию в ситуации латинизации, приводит ещё ряд примеров. Хотя есть основание считать, что героический эпос у этих народов мог быть.

Пожалуй, ещё одно замечание: существует чисто гипотетическое соображение возможности существования в Древней Руси в домонгольский период светской придворной литературы. Если это так, возможно только предполагать, что в каких-то формах литературный эпос уже мог существовать. Следов, кроме очень спорного случая со «Словом о полку Игореве», практически нет. Есть пример классического эпоса, но этот памятник – перевод с греческого языка – «Девгениево деяние» («Дигенис Акрит»). Это перевод домонгольского времени (не позже XII века) византийской героической поэмы. «Девгениево деяние» скорее является переводом-переложением – оно не вполне соответствует известным греческим изданиям, не очень ясно, была ли это ещё одна греческая редакция, до нас не дошедшая, или это инновации уже древнерусского переводчика. Но памятник сохранился в поздних списках, т.е. не ранее XVII века. О том, что он древний, можно судить по языку: это действительно XII век. Некоторые проводят параллели со «Словом о полку Игореве» (скорее языковые, чем сюжетные). Такой памятник действительно был.

– А как, на Ваш взгляд, соотносятся былины и исторические песни? Можно ли их назвать эпическими?

– Проблема в том, что слово «эпос» многозначно. Вопрос в том, как мы понимаем эпос. Если мы понимаем его как род литературы, исследуем в восходящей к Аристотелю классификации всех памятников словесности по трём литературным родам, то в этом случае можно сказать, что, в общем и целом, былины и исторические песни, конечно, относятся к эпосу. Если эпос понимается как жанр, как героическая поэзия, то в таком случае, исторические песни уже не совсем эпос. Хотя, например, тот же Боура вообще не отделял былин от исторических песен, он рассматривал их как единое целое: для него что Владимир Красное Солнышко, что Иван Грозный или Пётр Первый, к примеру, – одинаковые персонажи русского исторического эпоса. Но есть и эпос в том жанровом, узком смысле слова, в котором Бахтин его понимал, эпос, противопоставленный роману, который тоже есть эпический жанр в классификации, восходящей к Аристотелю, хотя Аристотель роман как жанр не признавал. В античности риторика его игнорировала, как известно – во времена Аристотеля не было ещё античных романов.

Если говорить о героическом эпосе в более узком смысле слова, он предполагает определённый тип персонажа, наделённого некими особыми исключительными свойствами, героическую личность, скажем так. Он предполагает эпическую дистанцию между подразумеваемым настоящим и временем, изображаемым в памятнике, этого в исторических песнях нет. В них сюжет может быть отмечен пунктирно. Например, изображается осада Казани, появляется какой-нибудь стрелец с монологом: «и вот тут подкатили порох, зажгли, и взорвалась стена». Могут быть сюжеты, скорее напоминающие своим драматизмом балладу наподобие «Ивана Грозного и его сына».

Если говорить о героическом эпосе в более узком смысле слова, он предполагает определённый тип персонажа, наделённого некими особыми исключительными свойствами, героическую личность.

Хотя понятно, что граница размыта, но это зависит, конечно, от терминологии. Если, например, рассматривать испанские романсы в качестве эпоса (я имею в виду романсы повествовательные, сюжетные, не «Песнь о моём Сиде», а романсы о Сиде), то исторические песни, по крайней мере, часть из них, можно рассматривать как исторический эпос.

–Следующий мой вопрос касается «Слова о полку Игореве». Я встречала много упоминаний, что «Слово» можно назвать эпосом. Что вы думаете об этом?

– Да, такая точка зрения достаточно широко распространена. Отдавал этому дань (хотя и не называл его напрямую эпической или героической поэмой) Лихачёв, к примеру, сближавший «Слово о полку Игореве» с chançon de geste, этими героическими песнями о подвигах наподобие «Песни о Роланде». И сближения эти проследить действительно можно: в обоих случаях трагическое окончание сражения, горе Альды о Роланде и скорбь Ярославны, «седобородый Карл, могучий император» и Святослав Киевский, старший русский князь, с серебряной сединой, борьба с иноплеменниками-иноверцами и мотив «поганых / половцев». Но, в действительности, в «Слове о полку Игореве» очень много черт, не позволяющих назвать этот памятник (по крайней мере, в существующем виде) произведением героического эпоса.

Прежде всего, для героического эпоса характерна самодостаточность изображаемого мира. Повествование ведётся последовательно, и всё, что мы должны знать о героях, мы знаем из самого произведения. И некое предзнание, знание исторического фона, нам не нужно. Мало того, это знание исторического фона способно разрушить картины, создаваемые эпическим сказителем или автором. Если мы узнаем, что в действительности в 778 году арьергард маркграфа Орландо попал в засаду, и напали, кажется, на него не сарацины, а баски, и поход Карла Великого отнюдь не был борьбой за веру с сарацинами, а всё было, мягко говоря, намного сложнее, это разрушит картину.

Мы можем соотносить отдельных персонажей из Песни о Нибелунгах с историческими личностями эпохи Великого переселения народов, но что это даст?

В. М. Васнецов. Гусляры (1899)

Это даст понимание генезиса Песни, но, понятно, что это совсем другая реальность, хотя и воссоздаваемая как некая далёкая история. В «Слове о полку Игореве» непонятно, сколько князей идёт в поход. Лишь из упоминания в конце памятника становится ясно, что в походе участвовал сын главного героя, Игоря, Владимир. Но назван ли племянник Игоря, Святослав, четвёртый участник похода, неизвестно, потому что понимание фразы «молодые месяцы Олег и Святослав» зависит от того, как мы расставим пунктуационные знаки. Есть самые разные трактовки. Кто такие Гзак и Кончак? Нужно знать, чтобы понять. Кто такой Святослав Киевский? Что за поход на хана Кобяка был за год до этого? Наконец, о каких «соколёнке и красной девице» говорят Гзак и Кончак, скача по следу князя Игоря? Нужно знать историю, нужно знать летопись, чтобы понять, что речь идёт о помолвке Владимира Игоревича с дочерью Кончака и состоявшемся позднее браке и отъезде Владимира с Кончаком и родившимся в польской степи сыном на Русь. Без этого предзнания «Слово» – тёмный лес, непонятный, совершенно энигматичный, загадочный текст. И таких примеров ещё много.

Есть обрывок повествования и неожиданное ретроспективное отступление в прошлое в двух местах. До описания битвы и после описания битвы. Это отступление о деде Игоря, Игоре Гореславиче, и отступление о Всеславе Полоцком, о княжеских распрях столетней давности. Кроме того, как заметил Б. М. Гаспаров в своей книге «Поэтика Слова о полку Игореве», Игорь как персонаж скорее напоминает героя некого авантюрного повествования, чем эпического. Эпический герой должен или победить, или погибнуть. Причём гибель – даже лучшее завершение жизни, чем спокойная смерть в старости. В этом смысле идеальный эпический герой (о чём много раз писали исследователи) – это Ахилл, знающий свою судьбу, и следующий ей, и героически принимающий её. А здесь Игорь заявляет в самом начале: «Лучше потятым быть, нежели полоняным быти» (лучше быть убитым, чем взятым в плен), однако же именно в плен и попадает.

Без этого предзнания «Слово» – тёмный лес, непонятный, совершенно энигматичный, загадочный текст.

Погибло почти всё его войско, он бежит из плена, приезжает на Русь – «Смотрите, радуйтесь, я приехал». Радуются, да.

Первое печтаное издание "Слова о полку Игореве" (1800)

Но это совсем не поведение героического персонажа.  Сам побег преследуется мотивом оборотничества и напоминает больше сюжет волшебной сказки, когда герой из Тридевятого царства возвращается в свою родную землю, обманывая преследователя. В чистом виде этого мотива нет, но хвост тут, несомненно, прослеживается.

В случае со «Словом» можно проводить параллели самого разного рода (я не говорю о степени обоснованности) – такие исследователи как Рикардо Пикио, например, и Б. М. Гаспаров проводили параллели и с сюжетами из Ветхого Завета (поход Ахава и Асафата, который закончился катастрофой), и с притчей о блудном сыне и многими другими. Существующий текст «Слова» нельзя рассматривать как памятник героического эпоса. Я уже не говорю, каким очень спорным и сложным вопросом является ритмическая организация «Слова». Ритмизация есть, но единый принцип никем не установлен бесспорно. В «Слове» нет формульности, по крайней мере, в том виде, который характерен для героического эпоса. Не во всех памятниках встречается подобная формульность, в некоторых поздних почти нет, например, в «Песне о моём Сиде», как замечает Боура, относительно позднем. Но обыкновенно для героического эпоса характерно использование готовых формул для описания любых ситуаций, формул, которые имеют чётко фиксированную ритмическую позицию – стих занимает формула или полустишие.

Формулы, в которых видят основу героического эпоса, к примеру, Терри и Лорд, американские фольклористы, которые исследовали, с одной стороны, эпические песни Балкан, а с другой стороны, гомеровский эпос.

Допустимо предположить, что в основе «Слова о полку Игореве» действительно лежит некая «Песня об Игоревом походе». Но в таком случае, текст, который нам известен, это трансформация изначально какого-то другого произведения. Может быть, действительно фольклорного. Может, бытовавшего в дружинной придворной среде. Боян, если понимать буквально его характеристику, это сказитель, поющий под гусли. Параллели проводились с царём Давидом, например, играющем на псалтири. Если понимать буквально, то получается, что Боян – действительно устный сказитель, певший некие песни князьям предыдущего (XI) столетия. В отношении «Слова» можно говорить только предположительно, что у него была какая-то основа, может быть, песня, которую можно назвать героическим эпосом. В существующем виде это произведение уникальное.

– Я подумала, что этот авантюрный герой и ретроспективы напоминают, скорее, об «Одиссее». Проводились ли параллели между гомеровской «Одиссеей» и «Словом»?

– Я не помню таких параллелей, хотя, по-своему, конечно, было бы интересно их провести. Именно по той причине, что всё-таки материал уводил исследователей в одну сторону: раз есть битва, надо искать что-то из «Илиады», а может, «века Трояновы» – это память о Трое – по византийским хроникам сюжет осады Трои в Древней Руси знали. С «Одиссеей» не проводили, хотя там действительно есть сказочные элементы, они исследованы.

Но в «Одиссее» повествование о прошлом вводится совершенно определённым образом, что характерно для героического эпоса, у него есть мотивировка. Расспрашивают – рассказывает. Одиссей рассказывает, что было с ним прежде. Демодок поёт о каких-то событиях. А здесь совершенно внезапно автор обрывает повествование о событиях настоящего (о походе Игоря) и обращается к событиям столетней давности.

Одиссей рассказывает, что было с ним прежде. Демодок поёт о каких-то событиях. А здесь совершенно внезапно автор обрывает повествование о событиях настоящего (о походе Игоря) и обращается к событиям столетней давности.

То есть, объяснить, каков смысл этих ретроспектив, можно, и попытки такие давались, но это нарушение временной последовательности совершенно нехарактерно для героического эпоса, как известно. Гомеровский принцип повествования – если мы рассказываем о каком-то событии, и при этом нужно рассказать о другом, перейти к другой сюжетной линии (я не говорю, вернутся к прошлому), то мы остановим действие здесь, и потом начнём с этого же момента. В «Слове» не так, там очень многое оборвано, персонажи вводятся так, что мы не знаем, кто они. Кто такой Овлур, который свистнул коня за рекой? Только из Ипатьевской летописи, из Повести о походе Игоря, известно, что это половец (видимо, крещёный половец, а как считает Ф. Б. Успенский, его имя Лавр, и, может быть, крещён он самим Игорем), который помог бежать из плена. Нельзя сразу понять, что происходит.

В. Г. Перов. Плачь Ярославны (1881)

– Последний вопрос, возвращающий нас к началу – зачем нам сейчас нужен древнерусский эпос? Почему подделки возникают сейчас? Понятно, почему они возникали в XIX веке. Почему появляется к этому интерес? Нужен ли нам сейчас некий эпос, уже, понятно, не в той форме, но, тем не менее?

– Создание каких-то произведений в духе героического эпоса невозможно было и раньше, а в век постмодерна эпос остаётся только в форме иронической, возможно, в форме ироикомической поэмы или бурлеска. Были примеры 1920-30-х гг. былин-новин, как они назывались (старины – классическое наименование былин самими исполнителями, а эти становились новинами), о Ленине и Сталине. Но представить себе такую былину о Путине, к примеру, или что-нибудь подобное, я бы не решился, потому что фольклорная традиция, насколько я понимаю (вопрос, конечно, к фольклористам), фактически уже умерла.

То есть, записать полноценную былину сейчас, кажется, уже невозможно, какие-то обрывки приходилось мне в студенческие годы слышать в экспедиции под Тарусой, например, но сейчас, кажется, это практически уже невозможно даже в более глухих местах, где-нибудь на Севере. Фактически, она уже ушла. Если говорить о литературной героической поэме, да, это возможно именно как некий эксперимент. Бытовать в качестве серьёзного жанра эпос сейчас не может.

Что касается интереса или попыток обнаружить древнерусский языческий эпос и тому подобное, то, конечно, они связаны с проблемой национальной самоидентификации и попыткой установить глубинные исторические корни. «А почему у греков есть, а у нас нет? Почему Гомер есть, а у нас нет, как же так? У нас тоже должен быть свой Гомер», к примеру. И с определённым пробуждением каких-то неоязыческих веяний (хотя это, конечно, не очень серьёзно), которые являются хотя и маргинальным, но достаточно сильным явлением. С комплексом неполноценности, причём культурной («Почему Гомера нет?»). И с ощущением или, может быть, травмой, связанной с недостатком героического. Понятно, что есть Великая Отечественная война, есть ещё ряд событий, их достаточно много, но возникает вопрос: «А где этот исток?». Нужно что-то подобное Троянской войне или великим битвам, которые описываются в Махабхарате, или битве в Ронсевальском ущелье, чтобы что-нибудь такое было на Руси, причём это должен быть текст, не написанный церковным автором наподобие летописи, или элементов героики в житиях (как в Житии Александра Невского), а именно эпос. Я думаю, с этим связан нынешний интерес к эпосу. С желанием найти нечто своё, своеобычное, национальное и при этом ничем не уступающее великим произведениям других стран и народов. Боюсь, что, к сожалению, найти не удастся.

– Большое спасибо, Андрей Михайлович.

– Спасибо. ■

 

Интервью подготовила

Эльнара Ахмедова

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Вход

Войти с помощью социальных сетей

Регистрация

Войти

Зарегистрироваться с помощью социальных сетей

Восстановка пароля

Зарегистрироваться
Войти

Нашли ошибку в тексте?

фр. «песнь о деяниях»

А. М. Ранчин называет Роланда по-итальянски, Орландо – прим. ред.