Писатели, поэты, художники, турагенты, архитекторы и люди многих других профессий договорились называть это смутное, с трудом поддающееся формулировке ощущение «духом» (англ. spirit of place) или «гением» (лат. genius loci) места.

«Дух места – это материальные и нематериальные (идеальные) элементы, посредством которых данное место люди наделяют значением, ценностью и эмоцией», – пишет И.А. Полякова в статье «Антропология места».

Genius loci – это название духа или гения места в древнеримской мифологии. По мнению А.Ф. Лосева, этот оборот речи представляет собой едва ли не первое обобщение человеческого представления о безликой космической силе. 

Всё началось с греческой мифологии, где примером такого обобщения служил демон, чьё написание, – daimön – возможно, натолкнёт читателя на воспоминание о деймонах из трилогии «Тёмные начала» Филиппа Пулмана. 

Так вот, греческий демон изначально понимался как страшная сила, которая возникает и исчезает в одно мгновение, сила, которая не может быть понята человеком и названа им. Впоследствии мифологическое сознание наделило демонами ряд вещей и даже событий, более того, считалось, что демон управляет не только жизнью человека, но и его городом и всем миром в целом.

Откуда же взялся «гений»? Римский «породитель» (как раз genius) был полным аналогом греческого демона, но акцент делался не на неведомой силе, которой невозможно противостоять, а на наличии этого гения у каждого человека. 

Более того, римляне верили, что гении незримо «сопровождают» человека везде, меняются вместе с ним и даже умирают, когда «хозяин» отправляется в мир иной. Своего гения имела даже Римская империя.

Genius loci как литературная концепция

Широкое распространение концепция «гения места» получила благодаря англичанам. Уже в поэзии Александра Поупа образ духа места стал метафорой, позднее Вернон Ли, писательница, критик, историк и теоретик культуры, посвятила целый цикл произведений этой теме. 

Она считала, что духи находятся повсюду, нет нужды путешествовать и искать их в каких-то особенных местах. Раз почувствовав эту связь, человек будто завязывает с духом дружбу, которая и становится для него напоминанием о конкретном месте.

Особенно ощутим genius loci, по словам Вернон Ли, в старых городах, на заходе солнца, а также в местах соединения города с рекой. Воплощения духа чрезвычайно многообразны: они могут быть связаны с органами зрения – и тогда мы чувствуем особую притягательность ландшафта, маленькой улочки в городе или всей страны в целом; с органами слуха – своим очарованием обладает колокольный звон или даже городской шум; с органами обоняния – и тогда место совершенно по-прустовски может связываться для человека с запахом свежих круассанов или вкусом печенья мадлен. В общем, огрубляя и упрощая, духом места можно назвать едва ли не любую индивидуальную черту, присущую той или иной точке на карте.

Как минимум последние два века (во многом и определивших нашу сегодняшнюю культуру) мир был литературоцентричен, а люди были приучены доверять печатному слову. К тому же на путешествия в экзотические места отваживались немногие, поэтому мнение рядового гражданина о том или ином месте зачастую складывалось на основании первых травелогов. Вряд ли европейцы времён де Кюстина воспринимали Россию как страну высокой культуры, населённой благородными господами, точно так же, как для многих русских дворян люди за пределами «классической» европейской ойкумены (Франция, Италия, Англия, Германия) имели воистину песьи головы, как следовало из рассказов купцов и странников. 

И по сей день для человека хоть немного читающего, мир буквально отравлен литературными призраками: где-то в океане плывут Мартин Иден и Тур Хейердал (хоть Тур и существовал, благодаря книге он всё равно стал мифом), в Рио-де-Жанейро мелькают белые брючины Остапа Бендера, по Патагонии бродит опять всё напутавший Паганель, в Праге неистовствует Голем, а во Франции ообще не протолкнуться среди имён и лиц – в одном Париже настолько тесно, что Растиньяк взирает с холма на город в компании с д'Артаньяном, готовым уже мчаться за подвесками, а Хемингуэй пьёт вермут с Сесиль, героиней романа Саган «Здравствуй, грусть!». И это мы не говорим ещё о кино, после которого, например, решительно невозможно съездить в Рим и хотя бы не попытаться запрыгнуть в фонтан Треви или не спуститься по Испанской лестнице, воображая где-то рядом Грегори Пека, знающего, что ты принцесса!

И человек красит место, и место – человека

Связь genius loci и человека взаимообратна. Наше восприятие, безусловно, наделяет место какими-то ассоциациями, создавая из обрывков чужих впечатлений свой собственный образ, но и место может влиять на формирование человека. Так, например, теория Д.Г. Лоуренса о гении места заключалась в том, что, по его мнению, каждая страна обладает собственной идентичностью, создающей характер народа.

И, конечно, при всей своей предельной индивидуальности, чувство духа места имеет некие ассоциации, общие для многих людей, и способно меняться с течением времени или переносить акценты. Скажем, Петербург в литературе всегда был мрачным местом: город, выстроенный на костях и выросший посреди болот, город бедняков, живущих в узких каморках, город императоров, где нехватка свободы ощущалась особенно остро – 

сейчас, не в последнюю очередь благодаря советским андеграундным течениям, воспринимается не столь трагично, скорее неприкаянно. Раскольников, Акакий Акакиевич, Медный всадник – отошли в прошлое, сегодняшний Петербург с натяжкой воспринимается как город потусторонних сил, фантасмагории, реальности на грани сна.

Петербург Серебряного века чуть живее, потому что ближе по времени, но доступен в силу определённой рафинированности уже немногим: улицы ещё помнят маленьких поэтесс с большими бантами, Есенина, приехавшего в гости к смерти, пирушки в «Бродячей собаке», царственную походку Ахматовой, идущей в свою каморку на Фонтанке, но люди их забывают, потому что всплеск интереса к литературе того времени прошёл.

В Питере сейчас пьют, Питер принадлежит Довлатову и Бродскому, транслирует одиночество и тоску, прячущуюся в вечной иронии надо всем. В общем, город по-прежнему минорный, но какая литературная пропасть отделяет нас от девятнадцатого века!

Genius loci сегодня: урбанисты на страже «поэзии»

В XX веке концепцию гения места стали разрабатывать архитекторы и урбанисты. Этот новый виток интереса связывают с именем Кристиана Норберг-Шульца, норвежского архитектора и теоретика искусства. Его genius loci стал интересовать не только как красивая метафора, но и как философская концепция, тесно связанная с пониманием городского пространства. По его мнению, дух места – это те «устойчивые пространственные инварианты», которые существуют за внешним разнообразием форм и оказывают непосредственное влияние на человека.* 

Любое пространство имеет свой характер, а дух места выражает его индивидуальность. 

Сегодняшние представления о genius loci имеют мало общего с прежними анимистическими обобщениями и поэтическими преувеличениями. Вся наша жизнь сейчас проходит в городе, и те, кто занимается урбанистическими проектами, стараются создавать новые объекты, ориентируясь не столько даже на господствующий архитектурный стиль вокруг, сколько на характер самого места, его дух. Поэтому в литературе концепция гения места всё чаще выражается в изданиях нон-фикшн, где авторы исследуют возможности пространства и поднимают вопрос о сохранении индивидуальности того или иного места во времена массовой типовой застройки.

В этом жанре написано немало книг, многие из которых стали культовыми не только для урбанистов, но вообще для всех, кто живёт в городе – например, «Смерть и жизнь больших американских городов» Джейн Джекобс или «Голодный город. Как еда определяет нашу жизнь» Кэролин Стил. На этой последней я и остановлюсь немного подробнее, потому что, как это ни парадоксально, облик города, его genius loci, действительно во многом определяют наши отношения с едой. По мнению Стил, супермаркеты вытесняют локальные магазинчики у дома, логистика продуктовых сетей диктует нам выбор того или иного сорта яблок, а заодно и выбор выращивания этого сорта в той стране, откуда его завозят, а потому не только мир становится грязнее, тратя огромное количество ресурсов на доставку неместной еды, но и мы все становимся беднее, теряя в ощущениях.

Дух Барселоны без рынка Бокерия представить себе так же сложно, как и без книг, скажем, Карлоса Руиса Сафона, но Сафону ведь тоже нужно создавать свой образ города, опираясь на характерные уголки реального места. 

Поэтому получается замкнутый круг: чем беднее на индивидуальность будет город, тем сложнее будет создать его литературный genius loci, а количество литературных призраков, населяющих город, будет прямо влиять на его общий образ и количество туристов. Ведь, если вдуматься, очень редко куда человек стремится без конкретной цели увидеть что-то, но ведь это что-то он знает только по рассказам других, где-то о нём вычитал или подсмотрел и создал себе в голове определенный дух места, за которым теперь охотится.

В обычной жизни мы редко отдаём себе отчёт в том, что смотрим на мир в том числе через призму литературы, но в путешествиях это становится очевиднее. Бесчисленное количество туристических маршрутов с характерными названиями «Петербург Достоевского», «Лермонтовская Тамань», «Англия Диккенса» говорят сами за себя: даже в эпоху визуализации, где по картинкам из инстаграма увидеть мир стало намного проще, чем его вообразить, мы всё равно мыслим литературными категориями. Великая сила чужого слова и нашего воображения, взаимодействуя, создают невероятно притягательный образ города, куда хочется возвращаться снова и снова, хотя бы потому, что пресытиться им невозможно – между реальностью и фантазией всегда будет зазор недосказанности. ■

Екатерина Орлова