В молодости они были друзьями, но с возрастом их пути разошлись в диаметрально противоположные стороны. Кармадон прилетает на Землю в отпуск, изображает из себя необычного синего быка (как становится понятно позже, это реверанс в сторону того Синего Быка, который держит Девять Cлоев). В какой-то момент он пытается украсть у Данилова его любимую женщину, и Данилов вызывает его на дуэль. Эта демоническая дуэль, пожалуй, единственный случай, когда магия выходит за пределы мелких бытовых чудес и становится по-настоящему опасной.

Но в романе нет притчевости, характерной для магического реализма, Орлов предоставляет читателю самому судить о персонажах романа. Реализм заключается и в том, что демоны и домовые, по сути, ничем не отличаются от обычных людей: так же собираются поиграть в шахматы, послушать музыку, иногда – напакостить ближнему, не без этого. Вообще, связи между людьми и демонами запрещены, но герои регулярно нарушают этот запрет, разрушая одиночество. Магия для них– всего лишь способ чуть-чуть облегчить жизнь, она всегда очень бытовая (кроме одного эпизода, который связан с разборками между Орловым и Кармадоном).

Но самым сильным проявлением магии в романе служит, конечно же, музыка. Она связана не только с Даниловым, но и другими героями, и проявляется очень по-разному. Интересно, что в основном музыка связана с людьми, а демоны ее не понимают. На суде обвинитель проигрывает мелодию, сочиненную Даниловым, а демоны не знают, как это трактовать. 

«Они запутались. Они не смогли понять, что услышали, что восприняли их чувствительные аппараты! И ничего они не поймут!» – думает Данилов, торжествуя. Валентин Сергеевич, главный неприятель Данилова, уверен, что музыка для Данилова – способ самоутвердиться, в то время как Данилов называет себя одержимым музыкой.

Музыкальные мотивы

Трагедия

Трагическая музыкальная линия выписана в сюжете Миши Коренева, музыканта и знакомого Данилова. Миша пытается сравняться с Паганини, достичь высот в музыке, а в итоге выбрасывается из окна. Земской, еще один музыкант, говорит, что Миша воспарил, и это главное Мишино музыкальное достижение. Земской уверен, что смерть – высшая тишина, «благость для слабых натур». Коренев пытался бороться с музыкой, пытался ее одолеть, не поддаться гармонии тишины, но не смог. Тишина захватывает и другого важного для Данилова персонажа, Земского, хотя эта линия далеко не так трагична.

Тишизм

С фигурой Земского связано и очень интересное представление о музыке будущего – «тишизм». В оркестре Земской только делает вид, что играет, на самом же деле он уверен, что приходит время для новой музыки, музыки внутри каждого человека. «… нужно писать такую музыку, какая будет звучать лишь внутри каждого из слушателей. Эта музыка никогда не устареет и в момент исполнения будет точно соответствовать уровню представлений людей о мире и уровню развития музыки». Идея в целом неплоха, но автор так выписывает Николая Борисовича, что становится очевидной ее бесполезность и бессмысленность. Для Орлова живая музыка – воплощение волшебства, и исполнителей никогда не заменят ни машины, ни та самая внутренняя музыка. В скобках заметим, что в нынешнее время искусственного интеллекта и проблемы человечности эта тема звучит  особенно актуально и злободневно. Старая «условность», как называет ее Земской, по мнению Орлова, служит и утешением человеку, и средством пробудить его чувства, и украшением, и катарсисом.

Музыка и ее языки

Данилов из вежливости кивает, но и ему идея тишизма не близка. Да, можно вызвать внутри себя ассоциации, но будет ли это музыкой? Будет ли это отдельным, более точным языком выражения? Ценность традиционной музыки для Данилова именно в ее точности, гибкости, возможности передать тончайшие оттенки смысла. И тут открывается принципиальная разница между Земским и Даниловым. Для первого музыка – ложь, побрякушка, для второго же – правда, инструмент и самостоятельный язык. Данилов сочиняет мелодии и называет себя графоманом, читает с листа. Автор говорит о литературности мыслей Данилова в этот момент, в том смысле, что музыка описывает жизнь Данилова до самых мельчайших подробностей. «Ему показалось, что жизнь альта в этой симфонии – отражение его, Данилова, жизни. <..> 

В четвертой части он обнаружил даже летучее место, где альт, или он, Данилов, останавливается возле химчистки с намерением получить брюки, но сейчас же набежавшая волна жизни подхватывает его и несет дальше, оставив брюки висеть. <…>Впрочем, все это были мысли литературные».

Перед судом, повиснув в Колодце, Данилов отвлекается от тяжелых, даже траурных мыслей, сочиняя музыку. Орлов в этом отрывке перечисляет разные инструменты, подчеркивая богатство Даниловского словаря: «Поначалу его мысленный музыкальный язык был простым. Данилов взял Девятую симфонию Бетховена – в ту пору он очень увлекался Бетховеном – и из ее звуков и выражений составил для себя как бы словарь. 

Сам термин «словарь» его, естественно, не устраивал, и Данилов заменил этот термин звуками, причем произнесение их доверил гобою. Некоторое время Данилову хватало звукового запаса Девятой симфонии. Но потом пошли в дело фортепьянные концерты Чайковского и «Пиковая дама», Четвертая симфония Брамса, отдельные фразы итальянцев, Вагнера, Малера, Хиндемита, Шенберга, не забыты были Стравинский с Прокофьевым (в особенности его «Огненный ангел») и Дмитрий Дмитриевич Шостакович. <…> Очень часто Данилов самым причудливым образом смешивал европейские звуки с восточными, и нибелунговским медным в нем вторила застенчивая флейта сякухати, из-за спешки мысли Данилова не допускавшая, правда, привычных для нее мелизматических украшений и опевания ступеней».

Орлов сравнивает музыку и с архитектурой: «Он знал, что музыка любит счет. Он жил этим. Он брал ноты и в каждой вещи первым делом видел свою арматуру, свои опорные балки, свои перекрытия и ложные своды». Особенно часто архитектурные мотивы возникают в линии композитора Переслегина, о котором написано чуть ниже. 

Инструментарий

Однако этими сравнениями дело не ограничивается. Музыка предстает отдельной стихией, над которой не властны ни человек, ни демон. «Когда же он играл или слушал чужое исполнение, ему было уже не до видений и слов, тут жила музыка, она значила для Данилова больше, нежели видения, слова, а порой – и сама жизнь».

Данилов же предстает в основном инструментом, исполнителем, хотя, как мы уже видели, может быть и творцом. Любопытно, что в творчестве он принципиально отказывается использовать свою демоническую сущность, потому что музыка для него священна и неприкосновенна. Инструментальная тема поднимается и в связи с собственно музыкальными инструментами. У Данилова два альта – обычный и Альбани, старинный, взятый в долг. Почти в самом начале Альбани крадут, и Данилов подозревает в этом происки его недоброжелателей из Девяти Слоев. Если же проводить параллели, то, конечно же, Альбани – демоническая сторона Данилова, а альт – человеческая, но дело не в инструменте, а в том, что музыка выше этого. Не зря Данилова обвиняют в стремлении стать выше Девяти Слоев, а наказывают повышенной чувствительностью – после суда он обречен чувствовать каждую земную катастрофу, а его концерты приравниваются примерно к землетрясениям. Но приговор его не останавливает, он продолжает концертировать. Его одержимость невозможно остановить даже повышенной чувствительностью, поскольку музыка сильнее.

Сила музыки

Но в романе есть и другой композитор, вполне земной Переслегин. С Даниловым он пересекается на концерте, где последний сыграл 8 пьес для альта, а слушатели должны были определить, была ли пьеса написана человеком или машиной. Переслегин настолько впечатлился исполнением Данилова, что на следующий день принес ему симфонию для альта в 7 частях. При первой встрече Переслегин кажется затюканным и стеснительным юношей, но в процессе преображается в уверенного, даже нахального руководителя оркестра. Можно предположить, что это сочетание волшебной силы музыки и знание своего призвания делают его таким.

Музыка в романе многолика и многозначна. Это и мир оркестров с его дрязгами, поездками, неудачами, и мир возвышающих звуков. Это стихия и универсальный язык. При этом для Орлова принципиально важно, что музыка – дело людей, а не демонов и машин. Она раскрывает потенциал человека, хотя может привести и к катастрофе. Важно, что музыка остается живой, не становится ни тишиной, ни компьютерной программой. Это волшебство, которое не остановится ни перед чем, чтобы реализоваться. Не очень важно, на чем играть, и кто играет, музыка стихийна. ■

Мария Дубкова