Но за рамки англоязычной литературы жанр не вышел до настоящего времени, хотя развитие высшего образования на родине «больших литератур» проходило почти одновременно.

Возможно, дело в особой «атмосфере» академического романа. Она появляется сразу – в ранних образцах 1950-1960-х гг. – и остаётся по сей день. Во-первых, учёные занимаются чем угодно – подсиживают друг друга, заводят романы, плетут интриги – кроме преподавания и исследований. Во-вторых, вместо стремления к сотрудничеству во имя истины и прогресса персонажи ведут настоящие войны за должности, финансирование и публикации. В-третьих, персонажи, обладающие высоким уровнем интеллекта, оказываются подвержены человеческим слабостям. Несоответствие ожидаемого и действительного порождает иронию и превращает роман в комедию нравов.

Университет «ранних» романов 1950-1960-х гг. – замкнутая система, живущая по своим законам. Академический мир всё ещё отделён от реального, и проблемы в них не пересекаются. Этим можно объяснить, почему на тот момент учёным континентальной Европы жанр был неинтересен – их научная традиция сильно отличалась от англо-американской. Даже академический роман Владимира Набокова «Пнин» (1957) неслучайно написан на английском языке, так как русскоязычная аудитория того времени вряд ли бы восприняла университетские реалии США.

Но наступают 1960-е гг., которые приносят с собой студенческую «революцию» во Франции, затронувшую в конце концов все западные университеты. Вместе с этим в той же Франции рождается постструктурализм, в Великобритании появляются «культурные исследования» – научный мир объединяется и становится глобальным. Наступает «золотой век» академического романа. Политические и социальные конфликты врываются в текст, застав врасплох недоумевающих героев. Холодная война, сексуальная революция, противостояние левых и правых становятся поводом для серьёзных конфликтов в интеллектуальной среде, пусть даже и показанных через личные отношения. 

Проблемы, которые раньше легко решались внутри замкнутой системы, теперь часто заводят персонажей в тупик. Именно тогда появляется роман Джона Барта «Козлоюноша Джайлз» (1966), знаменитая «Университетская трилогия» (1975-1988) Дэвида Лоджа, «Человек истории» (1975) Малькольма Брэдбери, «Белый Шум» (1985) Дона Делилло и другие знаменитые академические романы. Произведения именно этого периода считаются эталонными образцами жанра.

Постепенно, ближе к 1990-м гг., академический роман начинает терять свою комедийную составляющую. Вместо политической сатиры, постмодернистской иронии и комедии нравов акцент перемещается на внутренний кризис героев и конфликты персонажей с коллегами и студентами. И если до этого читателя часто ждал открытый финал, то в 1990-е появились академические романы, которые заканчивались трагически. И вместе с этой драматизацией приходит признание критиков.

«Бесчестие» (1999) Джона Кутзее – первый академический роман, получивший Букеровскую премию, а «О красоте» (2005) Зэйди Смит вошёл в её шортлист.

Со страхом в сердце и книгами в руках

Главный герой академического романа – это не Виктор Франкенштейн и даже не Филеас Фогг. Безумство первого превращается в безобидную эксцентричность, а сдержанность героя Жюля Верна превращается в маску для появления перед студентами и начальством. Персонажа академического романа даже сложно назвать учёным в полном смысле слова, так как он почти не занимается исследованиями и преподаванием. 

Точнее было бы назвать его университетским работником.

Авторы «золотого века» академического романа всегда стремятся выставить своих героев в неприглядном свете. С первых абзацев читатель уже точно знает, что перед ним самовлюблённый и непомерно амбициозный или же неуклюжий и неприспособленный к жизни, но неизменно слабый персонаж. Дэвид Лодж в первой части трилогии, романе «Академический обмен» вводит персонажей обоих типов и меняет их местами. Морис Запп, американец, обладатель множества публикаций и должности в престижном университете, не может договориться со своей женой, и готов на что угодно, лишь бы уехать на шесть месяцев из дома – даже на командировку в британский провинциальный университет.

Несмотря на свою популярность и активность в научной среде, Запп совершенно неспособен наладить свою личную жизнь, и не видит никакого выхода из ситуации. Попавший на его место Филип Суоллоу и вовсе показан в романе как пассивный, конформистски настроенный преподаватель, которому вполне достаточно скромной должности в никому неизвестном Раммидже.

Чем и о чём думают научные работники

Воля к власти и сексуальное влечение – именно эти мотивы Дэвид Лодж приписывает всей без исключения «университетской среде». Последнее видно в академических романах «невооружённым глазом».

«Есть нечто эротическое в самом преподавании, в потоках информации, текущих во все стороны, как… телесные соки»*, размышляет персонаж «Голубого Ангела» (2000) Франсин Проуз.

Герои обычно не скупятся на подобные недвусмысленные метафоры, а затем актуализируют их в настоящем физическом контакте. При этом авторам совсем не обязательно передавать подробности постельных сцен – намного важнее то напряжение, которое возникает между персонажами, их мысли, сомнения и страхи.

Сексуальное влечение персонажей не может разрешиться мирно, так как всегда идёт вразрез с нормами и профессиональной этикой. Будь то совращение студентов или чужой жены, все попытки поддаться соблазну оборачиваются нарастающим комом проблем и скандалов. Чаще всего главными героями романов становятся мужчины в период кризиса среднего возраста, когда ни работа, ни семья их не удовлетворяют, а жёны подталкивают их к разводу. Персонаж может, как в «Голубом Ангеле», вступить в связь со студенткой и оказаться в центре скандала, или же переспать с женой своего коллеги и окончательно запутаться в своих отношениях, как делают оба героя «Академического обмена». В конце романа они уже не уверены, хотят ли возвращаться к своей работе и семье.

Влияние сексуальной революции породило и более экстравагантное поведение персонажей академического романа. Говард и Барбара Кирки, герои «Человека истории» Малькольма Брэдбери, подхватывают идеи 1960-х и начинают жить, следуя идеалам сексуальной свободы, которая оборачивается обыкновенной распущенностью. А высокие марксистские идеи Говарда меркнут перед его собственным лицемерием и авторитарным отношением к студентам.

Исследовательница Ольга Анцыферова считает, что причина столь яркого проявления сексуальности в академическом романе кроется в особенностях американской культуры.

Однако Лодж и Брэдбери принадлежат к британской культуре, а значит, не скованы американскими ограничениями (даже если таковые существуют). На мой взгляд, секс для авторов академического романа становится развёрнутой метафорой: интеллектуальные проблемы, связанные с неспособностью к новым открытиям и настоящей работе, переносятся на личностную и физиологическую сферы. Сомнения в верности постструктуралистских методов, критика «культурных исследований» и даже идеи политической корректности (в США) могут маскироваться под понятные для обычных людей и приемлемые для критиков проблемы в сексуальных взаимоотношениях.

Замочная скважина в башне из слоновой кости

Повседневная жизнь учёных и студентов, её трудности и забавные моменты, на самом деле, не сильно отличаются от быта представителей других профессий. Но академический роман стал невероятно популярным, в отличие от профессиональных или производственных романов. Удивительный успех этих произведений можно объяснить по-разному.

Некоторые исследователи считают, что читатели видят в сатире над научным сообществом комедию нравов или унижение «важных персон», которое редко встречается в реальности. Но столь долгую историю жанра вряд ли можно объяснить только желанием увидеть высокоинтеллектуальных людей, управляемых низменными страстями.

Дэвид Лодж предлагает другую интерпретацию. Он исходит из того, что университет является замкнутым, закрытым миром, конфликты в котором безобидны для реальной жизни. И если даже серьёзные проблемы попадают в университетскую среду, они превращаются в стилизованную игру. Для Лоджа академический роман – современная форма пасторали, его чтение позволяет ненадолго уйти от реальности.

Однако возможна ещё одна достаточно простая причина. Нельзя не признаться в том, что при чтении академического романа мы смотрим в замочную скважину башни из слоновой кости. И всё равно хотим увидеть, где же хранится и приумножается знание, как информация создаётся «из ничего». Писатели, как ни странно, дают нам ответы на эти вопросы, даже когда этого не предполагают. ■ 

Эльнара Ахмедова