Есть в каждом виде искусства такие области, которые совершенно неотделимы от других искусств: саундтреки – от кинематографа, мультипликация – от рисунка, иллюстрации – от литературы, драма – от театра. Мы можем прочитать сотни толкований монологов Гамлета и тысячи объяснений «Вишнёвого сада», но свой истинный смысл и полноту существования они обретают в устах актёров, звучащих со сцены.

Поэтому говорить о драме сложнее – голос автора прячется за ремарками, а между текстом и зрителем вырастает призрачная фигура режиссёра-постановщика. Декорации, освещение, звуки из зала, импровизация актёров – всё это, казалось бы, должно помешать нам услышать голос писателя. И как много было драматургов, которые сокрушались, увидев «неверную» постановку своих творений.

Но были и те, кто, подобно Шекспиру, никогда не печатал своих пьес, а редактировал их от постановки к постановке. Когда пьеса ставится в театре, она становится исходной точкой для бесконечного сотворчества. Она рождается на сцене каждый раз заново, и каждый раз герои, актёры и зрители проживают эту историю иначе. В эпоху каноничных текстов и авторских прав, когда даже коллективное творчество фиксируется в цифре, именно драма, сколько бы ей ни было лет, остаётся всегда открытой для трансформации.

Есть драмы с филигранно сделанным текстом и почти невозможные для постановки. Есть и те, что выглядят невзрачно на бумаге, но преображаются на сцене. Некоторые драматурги будто бросают вызов режиссёрам и актёрам, иные – пытаются изо всех сил помочь постановщикам. 

Исключение составляют только «драмы для чтения»: да и те, кажется, своими бесконечными фантастическими ремарками будто насмехаются над театром и его ограниченностью законами физики. Даже когда писатель только создаёт драматическое произведение, он представляет себе её постановку.

Почему же при всей этой, казалось бы, «подчинённой» роли, наслоениям смыслов и трактовок, писатели раз за разом возвращаются к драме? Быть может, потому что только так они могут обнажить сознание своих героев, создать иллюзию их прямого контакта с читателями. Ни один внутренний монолог в романе не заменит монолога драматического – ведь читатель с книгой в руках всегда держит в голове голос автора, а зритель видит на сцене живого человека. Эмоции в драме становятся острее, конфликты ярче. Поэтому мы возвращаемся в театр за катарсисом, за переживанием. И пусть из декораций на сцене будет всего несколько палок с наброшенным на них полотном, а актёры одеты в мешки, мы будем с замиранием сердца следить за интригами средневекового итальянского двора или внимать диалогу двух физиков в загробном мире.

Всегда Ваш,

Ælfreak

Главный редактор журнала «Эстезис».