Современный читатель, в общем и целом, давно уже привык к постмодернистским играм писателей: пастиш, экзотическое наслоение нарративов, введение ненадёжного рассказчика не вызывают былого недоумения. Языковые игры и разнообразие стилей и регистров тоже для мировой литературы не новость, достаточно вспомнить «Улисса». 

Однако и в старые игры можно играть несколько по-новому. В 2012 году в России появляется роман, написанный специалистом по древнерусской литературе, который, виртуозно соединив эпохи, языки и стили, стал захватывающим исследованием о человеке и времени как таковом.

О времени в романе Е. Водолазкина «Лавр» и пойдёт речь.

Сюжет

Роман представляет собой своеобразное житие врачевателя Арсения, согрешившего в совсем юном возрасте: он спасает и принимает в доме девушку Устину, которая становится его невенчанной женой, а потом умирает в родах отчасти по вине самого юноши, не желающего прибегнуть к помощи повитухи. Смерть любимой женщины потрясает Арсения, который принимает решение отречься от жизни для себя, и его целью становится вымолить своими благими делами прощение Устины на небесах. Трижды меняет Арсений имя: взяв в память об умершей имя Устин, он позднее постригается в монахи под именем Амвросия и принимает схиму уже как Лавр.

Появляется в романе и другой Амвросий – итальянец Амброджо Флеккиа, приехавший в Новгород, чтобы выяснить, насколько обоснованы представления русских о скором конце света, которого тогда ожидали в 1492 году: 

«Выяснение времени конца света многим казалось занятием почтенным, ибо на Руси любили масштабные задачи. Пусть выясняет, сказал посадник Гавриил. Опыт мне подсказывает, что признаки конца света у нас будут самыми очевидными». Амброджо обладает даром провидения, поэтому вместе с ним в канву повествования входят и довольно своеобразные «вставные новеллы»: история несостоявшейся любви археолога, приехавшего на раскопки в Псков в 1977 году; короткий рассказ о Нине Васильевне Матвеевой, разглядывающей в 2012 году фотографию коллектива магазина «Русский лён» в Орле; жизнь девицы Фрачески Флеккиа, 1895 года рождения, чей род восходит к брату Амброджо, которая видит сны о нём, а потом издаёт книгу «Амброджо Флеккиа и его время».

Эти фрагменты историй самых разных людей из самых разных эпох проступают в тексте, как пластиковые бутылки в том же самом тексте, появляющиеся из-под снега в XV веке, неслучайно. Время, с которым обращаются так вольно, и есть едва ли не главный герой романа.

«Лавр», написанный любимым учеником академика Лихачева, станет куда ближе современному читателю, если «спуститься» на несколько веков в прошлое и ненадолго остановиться на особенностях понимания времени и связанного с нею пространства в древнерусской литературе.

Время в древнерусской литературе

Восприятие хода времени через себя – достижение, конечно, человека нового времени, привыкшего всё в жизни сопоставлять с одной-единственной точкой отсчёта: собой. Нашим предкам, вплоть до XVII века не подписывающим свои произведения (от летописей до икон), такое поведение показалось бы, должно быть, весьма нескромным.

Древнерусский автор, по замечанию Д. С. Лихачёва, «стремится изобразить объективно существующее время, независимое от того или иного восприятия его»*. Время в древнерусской литературе не подчиняется человеку; 

парадоксы времени, способного замедлять свой ход в особенно томительные минуты ожидания и ускоряться в моменты необычайного душевного подъёма и радости, ещё не были замечены.

Пронизывающий и определяющий всю древнерусскую культуру закон целостности изображения, требовавший показать предмет «во всей его данности», повлиял и на ощущение времени в литературном произведении. Подобно тому, как невозможно представить себе кадрирование изображения на иконе, показ только какой-то части тела святого, а не его целиком, точно также невозможно рассказать в литературе только фрагмент события, выхватить определённый промежуток времени. Художественное время древнерусской литературы всегда имеет начало и конец, буквально очерчивая замкнутый круг. Житие святого, рассказ о его рождении, подвижничестве и смерти – характерный пример такой временной завершённости, свойственной и «Лавру», где перед глазами читателя проходит весь жизненный путь Арсения: от момента его воспитания дедом Христофором - через истории о его целительских чудесах и желании принести пользу людям - до смерти после спасения Анастасии с ребёнком.

При всём стремлении к временной цельности древнерусская литература, однако, тяготела и к фрагментарности: как составить летопись, посвящённую истории Руси, не используя данные «региональных» источников? Как подчеркнуть, например, необходимость объединения страны, не прибегая к авторитету святых отцов и не цитируя их труды? Эта компилятивность литературы стала приводить к нарушению замкнутости художественного времени.

Говоря об анфиладном принципе построения таких компилятивных произведений (части, взятые из разных текстов, соединялись между собой чисто механически, подобно тому, как отдельные помещения соединялись в анфиладу), Д. С. Лихачёв замечает, что тем самым древнерусская литература совершает прорыв в настоящее: «Создается цепь повествований, цепь сообщений и сведений, вытянутых в одну линию, передающих эстафету времени по одному прямому направлению».

Время в «Лавре»

Арсений отказывается от привычного счета времени, начиная измерять все свои поступки и, в конечном счёте, саму свою жизнь только тем, насколько близко вечное спасение души Устины. Тем самым, уже едва ли не в начале романа, идея невозвратности времени уничтожается через размытие категории смерти: «...там, где она сейчас, …нет времени, а есть бесконечная милость Божия, на ню же уповаем». Сам Водолазкин вспоминал: «В одной из записных книжек незабвенный Дмитрий Сергеевич Лихачев сравнил время с иглой на пластинке: «Если продолжить наше сравнение с пластинкой или диском, на котором записана не только жизнь наша, но и всего существующего во времени, то надо признать, что жизнь вселенной не просто проигрывается иглой времени, но звучит и видится сразу, вневременно и всезнающе для Бога и для нас, «запертых» во времени». 

Ключевым для понимания концепции времени в «Лавре» оказывается его восприятие как спирали.  В научной работе «Всемирная история в литературе Древней Руси» Водолазкин пишет: «Очевидно, в качестве компромиссной фигуры здесь следует рассматривать спираль, отражающую хронографический тип истории, который в равной степени касается времени и вечности, повторяемости и неповторимости». В романе это реализуется на уровне своеобразной зеркальной композиции: жизнь Арсения в полном, осознанном, смысле этого слова начинается с того, что он не сумел спасти Устину и её – своего – ребёнка, а заканчивается тем, что схимнику Лавру в аналогичной ситуации удаётся не только принять роды у Анастасии, но и спасти их с ребёнком в высшем – духовном – понимании.

Предвосхищая это событие, старец Иннокентий говорит ему: «Возлюбив геометрию, движение времени уподоблю спирали. Это повторение, но на каком-то новом, более высоком уровне».

Амброджо Флеккиа вводит в текст другую важную характеристику средневекового понимания времени – историчность. Герой, озабоченный скорым концом света, задумывается над тем, как соотносятся история личная и частная, т.е. индивидуальное и историческое время. Наделённый даром видеть грядущее, в диалоге с Арсением герой говорит: «Мне все больше кажется, что времени нет. Все на свете существует вневременно, иначе как мог бы я знать небывшее будущее? Я думаю, время дано нам по милосердию Божию, чтобы мы не запутались, ибо не может сознание человека впустить в себя все события одновременно. Существует ведь смерть отдельных людей – разве это не личный конец света? В конце концов, всеобщая история – это лишь часть истории личной».

По мнению известного медиевиста А. Гуревича, средневековой историографии, да и средневековому мышлению в целом, была свойственна «антиисторичность»: история воспринималась как нечто неподвижное, пребывающее во «вневременной одновременности». М.В. Бочкина считает  идею одновременности важнейшей в романе Водолазкина*.

Эта идея реализуется сразу на нескольких уровнях. «Лавру» присущи компилятивность и анфиладное построение, являющиеся отличительной чертой древнерусской литературы. Вводя в повествование тексты о различных эпохах, автор подчёркивает их взаимопроникновение и ту самую одновременность: например, умирая, Амброджо видит, как устанавливают ангела на колокольню Петропавловского собора, а в это же самое время альпиниста вдруг поражает видение вознесения души Амброджо.

Арсений в детстве видит в пламени старческое лицо, а уже в аналогичной сцене перед ним-старцем появляется образ светловолосого мальчика.

Одновременность выражается и на лингвистическом уровне: Водолазкин использует разные пласты русского языка – от старославянского до современного русского с его канцеляритом и сленгом. В одном из интервью автор признавался: «... времени нет, и это одно из посланий романа. И, кроме того, на чисто стилевом уровне, это отражение, если говорить в категориях эйдоса, того, что наш язык богаче, чем мы думаем, и возник не сегодня». Вместе со сменой исторических эпох меняются лишь декорации, становится сложнее техника, но главное – природа человека – остаётся неизменным. Мы всё так же любим, горюем, выясняем отношения с Богом и вечностью, и язык вмещает в себя это всё, не делая различий между чувствами XV и XXI веков.

Одновременность – характеристика божественного, человек же ощущает себя раздробленным, потерянным во времени. Когда Арсений на исходе жизни становится Лавром, он вовсе не чувствует, что обрёл с возрастом мудрость. Напротив, в разговоре со старцем Иннокентием он признаётся, что больше не ощущает единства своей жизни, на что старец замечает: «Это только вблизи кажется, что у каждого отдельного камешка нет связи с другими. В каждом из них есть, Лавре, что-то более важное: устремленность к тому, кто глядит издалека. К тому, кто способен охватить все камешки разом. Именно он собирает их своим взглядом».

«Лавр» – книга огромной силы и теплоты, доказывающая, что время придумали люди, чтобы описать и упорядочить бесконечность, оно не имеет власти над человеческой душой. Всё самое важное и лучшее в нас, любовь, которой движется мир, не подчинено времени. Мы не забываем ушедших, способны с точностью до минуты воспроизвести события далёких лет, если они были для нас по-настоящему важны, и эта память выигрывает у вечности. ■

Екатерина Орлова