Мы Вконтакте Мы в Facebook

Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

Как отключить: Инструкция

Описание к картинке

Меню

Рубрика Интервью

СТАТЬЯConjunctio oppositorum: беседа с Флорой Олломоуц о гендере, сексе и принципе бытия

Пол и гендер играют большую роль в творчестве любого писателя, но не все они это осознают и делают частью своего взгляда на мир. Флора Олломоуц, переводчик, поэт, исследователь метода онтологического реализма в произведениях европейской литературы и визуального искусства, автор романической трилогии «Эджерли-холл», – редкий пример писателя, передающего в произведениях гармоничную картину мира, в которой, кажется, вовсе нет противоречий. Поэтому для объяснения отношений мужского и женского, автора и читателя, естественного и сверхъестественного в художественном пространстве я обратилась именно к Флоре Олломоуц.

Наша встреча началась символично, у фонтана «Адам и Ева» в сквере на Пятницкой улице. Персонажей здесь не так легко узнать – в отличие от средневековых изображений, здесь лица их безмятежны, а позы расслаблены. Зеркальная композиция скульптуры задаёт тон нашему разговору.

 

Гендер vs секс

Здравствуйте, Флора. Сегодня я хотела бы поговорить с Вами о гендере в литературе. Гендерным исследованиям, в том числе в России, уже несколько десятилетий, но вопрос о выделении «мужской» и «женской» литературы до сих пор не решён. Как вы видите эту картину с точки зрения писателя?

– Здравствуйте. Давайте тогда сразу уточним вопрос.

Флора Олломоуц. Фото: aesthesis.ru.

Вы имеете в виду то, что называется «мужская» и «женская» литература? Или вообще тему гендера, появляющиеся в сюжетах проблемы и конфликты, и их решения, если таковые есть?

В этом вопросе я имею в виду разделение на так называемую «женскую» и так называемую «мужскую» литературы, общие различия со стороны авторов.

– Да. Уточним ещё, именно ли различия со стороны авторов, а не со стороны литературоведов и критиков? Потому что, согласитесь, тут различия есть.

Да, конечно. Литературоведы, всё-таки, стоят на точке зрения читателя.

–Тогда вначале найдём точку отсчёта.

Всегда ли стоят литературоведы на позиции читателя, на мой взгляд, достаточно спорное утверждение. Потому что, в первую очередь, точку читателя занимает хороший автор. Это его, собственно говоря, задача, судьба, путь, движение и жизнь. Литературовед, как правило, отстранён. Он изначально соблюдает некую дистанцию и по отношению к читателю, и по отношению к писателю, как бы он ни объяснял своё положение уже своим читателям и воспринимателям. Другое дело, что, когда он попадает в эту самую точку, тогда и становится хорошим литературоведом, приближается к писательству и к читательству.

Теперь мужская и женская литература. Мы должны начать с общей, достаточно азбучной, предпосылки для всего разговора: с простейшего различения гендера и секса. Поскольку их смешение, к сожалению, очень часто присутствует и поэтому заводит в тупик, мешает, создаёт проблемы. Начнём с секса, у которого есть два определения: секс как пол и секс как процесс. По существу, они объединяются очень простой, но при этом решающей и немногими осознаваемой вещью: то, что секс – это всегда разделение. Начнём с того, что слово «секс» происходит от латинского корня, который и означает «разделение». Отсюда «пол» – половинки уже в русском языке. Мы говорим, что каждый пол ищет свою половину. И эти слова – сегрегация, секуляция, секция, отсечение, сечение. Гендер, по существу, означает полную противоположность. Он происходит от слова genero, generare, то есть, «рождать», «порождать». Всё, что связано с геном, генезисом, гением. Это слово исходит из понятий, определяющих творящую силу и творящую возможность, потенциал, который связан с такими же определёнными процессами, как секуляция и разделение, за которые «отвечает» секс.

Fermentatio, гравюра из алхимического трактата Rosarium Philosophorum

Как только мы говорим о движении на растворение барьеров и границ и на синтез, мы приближаемся к гендеру. Он может быть свойственен любому полу без ограничений.

Секс определяет различия, то есть барьеры между чем бы то ни было, хотя процессуально мы можем говорить, что это процесс на объединение людей: люди сходятся, с ними что-то происходит в некоем единении. На самом деле, здесь нельзя обойтись без того, чтобы их различия определялись самим существом процесса: даже если мы говорим о сексе, который не предполагает половых различий, есть просто кожа, нечто, что разделяет их так существенно. Все процессы от корня generare, гендерные, творящие процессы, подразумевают раскрытие всех границ, их уничтожение, снятие, преодоление, растворение, расплавление. Это процесс вовлечения чего-то во что-то, а затем исторжения сущности, нового явления.

Теперь перейдём к литературе. Если читатель или писатель очень хочет, чтобы литература была сексуальной, то есть не эротической, тем более порнографической, а обладающей этой жёсткой границей между чем бы то ни было – принципом существования, мужским или женским, качеством жизни, каким угодно, принципом действия героев, разными психофизическими и психофизиологическими путями и т.д., мы не можем говорить о гендерности. Как только мы говорим о движении на растворение барьеров и границ и на синтез, мы приближаемся к гендеру. Он может быть свойственен любому полу без ограничений.

Есть такая неплохая поговорка, которая уже стала и мемом, и «демотиватором» в интернете: «за фасон брюк отвечать не надо, а за то, что в них, тут-то ты и ответишь, человек». В этом и есть различие. Фасон брюк – это секс, сексуальность. Мужской или женский фасон. А вот что внутри – насколько ты «мужик» или насколько у тебя развита женственность, тут-то ты и ответишь. Утверждение и завоевание, доминирование и присвоение – это мужской принцип действия, а принятие в себя, и затем рождение нового – женский принцип действия, гендерность. Я не говорю о том, что это может быть свойственно только мужчинам или только женщинам. Если женщина поступает по первому принципу, в ней срабатывает мужская гендерность. Если мужчина действует по женскому принципу, то женский гендер проявляет себя в нём. Это совершенно не относится к тому, что они, грубо говоря, делают в постели.

Принцип гениальности

Я знаю, что исследователи гендера сейчас придерживаются мнения, что люди могут менять своё гендерное поведение в зависимости от ситуации, причём несколько раз в день. Возможно ли такое в писательской деятельности? Например, в одном и том же произведении, в одном и том же цикле?

–Безусловно. Я проговорю ещё одну предпосылку, учитывая которую мы можем покрывать любую тему нашего разговора. Я считаю (и я согласна в этом с каждым писателем, художником или критиком, который занимает такую позицию), что шаг в сторону мужской гениальности – это шаг в сторону женственности. Сейчас поясню, что это такое. Как я уже сказала  в абзаце чуть выше, доминирование, завоевание, утверждение, установление себя, это и есть секуляция.

Рене Магритт. Предвидение, 1936 год. Источник: renemagritte.org.

Потому что без «сечения», установления барьеров, невозможно доминировать, невозможно установить власть, собственные правила, завоевать, и сделать любое фаллическое движение входа. И полная противоположность, так называемая пассивность, отдача, самоотдача женственности тому, что с ней происходит: её окружающей среде, её партнёру, собеседнику по существованию, сосуществователю, миру, природе, Богу, и так далее. Принятие в себя чего-то как в чашу (известный женский символ) и дальше преобразование этого, вошедшего в человека, его личность, а затем отдача, как рождение ребёнка, как рождение дитя – вот что находится в основе женского принципа. И, смотрите, ведь именно так действует идеальный (в пределе), а на самом деле просто хороший художник – любой создатель, любой творец, кого бы мы ни назвали. Теперь можем перечислить, хотя бы просто номинативно, такие вещи как «женственность» художников, богемной среды (присутствует такой мем). 

Уильям Блейк. Иерусалим. Иллюстрация к поэме "Иерусалим, эманация гигантского Альбиона" (1804-1820)

Или такой пример: кого часто в литературе, в искусстве, да и просто в эмоциональности человеческой жизни называют ангелом? Как правило, чаще всего женщину. А если мы скажем о мужчине, что он «как ангел», мы тут же представляем себе довольно женственного мужчину. Если мы возьмём ангельские изображения, мы вроде бы и понимаем, что там пола нет, потому что, по словам Писания, в мире горнем не женятся, ни замуж не выходят, у них нет пола. Эти существа они объединяют в себе мощь, относящуюся на дольнем уровне к мужскому гендеру, но при этом у них женственные черты лица, женственный взгляд, женственная мягкость движений, женственная одежда и т.д.

Значит, чем более способен мужчина либо осознать, либо прочувствовать (а лучше и то, и другое), принцип женственного существования, то есть не утверждение себя, а, смиренная самоотдача своему ли гению, миру ли, людям ли, природе ли, и так далее, и так далее, тем он становится ближе к гениальности. Процесс принятия в себя окружающего мира, затем преобразование в себе и отдача чего-то миру – если мужчина проходит этот процесс и этот этап, либо осознания, либо ощущения этого, у него открывается возможность быть гениальным, быть гением. Женщине это всё дано от природы, просто потому, что она создана таковой. Поэтому когда мы говорим о том, возможна ли в произведении и в судьбе художника (а произведение это и есть судьба художника, это его работа, жизнь, воплощение его бытия) смена гендера, безусловно, да. 

Если его текст (я называю сейчас текстом любую изобразительность – это может быть визуальный, музыкальный ряд) являет собой субстанцию, которая таким образом переработана в художнике-мужчине, который принял в себя мир, преобразил его в себе и дальше выпустил на свет – всё, сработал принцип женственности.

Пространство гениальности не имеет границ и потолка. Пространство таланта, одарённости или просто способностей всегда имеет границы.

При этом к сексуальным направлениям, ориентациям, девиациям это не имеет абсолютно никакого отношения. Соответственно, если женщина в своём творчестве отказывается от этого же самого принципа, собственной природы, она занимает мужскую, гендерную позицию, утверждение и отсечение. Отсюда очень легко выпасть из пространства гениальности и впасть в пространство ограничения. Пространство гениальности не имеет границ и потолка. Пространство таланта, одарённости или просто способностей всегда имеет границы.

При этом история литературы знает достаточно много авторов, которые пытались не то чтобы что-то разделить, но утвердить своё, пытались преобразовать мир, в художественном смысле «навязывая» ему что-либо.

–Я думаю, что, на самом деле, так можно сказать о любом творце, о любом художнике. Любой художник, что-то создавая, предлагает миру и, показывая, горя желанием что-то предъявить, как будто навязывает своё. Да, и кстати говоря, у хорошего художника это и есть его задача: не привлечь внимание к себе, или к сюжету, сводимому к самому себе, а именно поменять мир. То есть то, что делает женщина, рождая новое. Каждая новая сущность, человек, выходящий из чрева женщины, если мы говорим о принципе женственности, меняет мир, потому что после его появления (берём клише) «мир никогда не будет прежним». Так что это и есть принцип женственности. Но здесь нет навязывания. Таким образом, мы могли бы сказать, что любой родитель навязывает миру перемену, потому что он рождает кого-то ещё, и мир меняется. Мы же все меняем его каждую секунду. Произнеся следующее слово, я меняю мир, потому что оно добавляется в наше общее бытие, и я могу, конечно, этот поток остановить, но тогда у нас интервью не получится.

Возможно, мир задал вопрос: «Кто? Что? Где? Когда? Почему?» Художник берётся на это ответить. Для этого нужно иметь свою дерзость. В другом случае художник может предложить свой мир, свою реальность. Когда художник создаёт своё произведение, предоставляет его миру и отступает, это произведение становится окном или дверью, порталом, входом в реальность, открывшуюся глазу художника.

Михаил Врубель. Принцесса Грёза, 1896 год

И немало авторов (а как правило, это те самые гениальные авторы), чтобы не навязываться, не комментируют сами свои произведения. Они всегда двигаются дальше. Я думаю, различие навязывания и ненавязывания нужно оценивать в масштабе. Я сейчас говорю не об эпических полотнах, баталиях и так далее, а о том, насколько произведение охватывает процессы от самых понятных и знакомых на социальном уровне до разговора о космогонии и прочем, о глобальных процессах, которым посвящает себя мысль человеческая и философия в целом. Если масштаб произведения таков, то тут и навязывать нечего, это открытый мир, который просто приглашает к себе желающих. И это наш собственный выбор и свобода – мы можем вступить, пообщаться с произведением. Мне кажется, чаще нарушает эту свободу воспринимателя (читателя или зрителя) не художник, чаще это бывает тот или иной вид агента: литературовед, издатель, куратор и так далее.

– То есть, он навязывает определённый смысл?

– Я думаю, да. В большей степени это ответственность окололитературных агентов, если мы говорим о литературе, и параискусство, преискусство, которое существует.

 

Брачные игры писателя с читателем

– Каким, в таком случае, должно быть поведение читателя? Именно в гендерном смысле.

– Я думаю, что это процесс, во-первых, всегда взаимный. Встреча читателя и писателя, зрителя и воспринимателя любого произведения – это процесс, похожий на брачный, на брачные игры, танцы, это встреча двух взглядов, двух воль. И, конечно, в общем-то, в первый момент читатель находится на женском положении. То есть, в момент этой встречи некоторым образом писатель занимает мужскую позицию и предлагает себя, входит в читателя. Если читатель займёт позицию потенциального гения, смирится и захочет в чашу своего восприятия принять этот поток, не стараясь утвердиться за счёт мгновенного комментария этого текста, а принять его таким, какой он есть (и проделать это желательно многократно),

тогда он занимает ту точку, из которой человек обретает эту гендерную женственность в смысле способности к будущему творчеству, творению. Он становится способен воспринять мир, дарованный ему через писателя таким образом, чтобы новое – осмысленное, прочувствованное, пережитое, в свою очередь, раскрылось и вошло в мир уже через него. При этом он не должен сам становиться писателем. Но опыт проживания, встречи с произведением, экстериоризируется, выходит в мир. Человек, так или иначе поступая, думая, мысля, чувствуя по-новому после такой встречи с произведением, совершает нечто новое. Соответственно, это тот же процесс рождения нового, изменения мира, потому что мир уже никогда не будет таким, как прежде. Читатель, который делает ошибку в этом (хотя кому ошибка, кому нет, может быть, кому-то, так и надо), который делает не так, он изначально поступает как критик: «А я бы сделал иначе», «Писатель хорош или не хорош, таков-то, таков-то в этом и этом потому-то и потому-то». Читатель, который изначально исходит из уже собственного полученного опыта, редуцирует, отсекает. Возникает тот же процесс отсечения, секции, сексуальности. Восприниматель ставит барьеры: «у меня есть опыт, мой опыт заключается в том-то и том-то, исходя из этого опыта, я считаю так-то и так-то». Новый опыт, который может поступить в него через это произведение, сталкивается с кирпичом, который уже утвердился в нём.

 – Ведь есть ещё одна стратегия чтения, когда некий текст воспринимается как сакральный, то есть читатель никак не реагирует, не готов к сотворчеству, просто воспринимает всё, что написано. Пример – любой сакральный текст, например, Библия, которую человек читает и понимает его полностью буквально и понимает буквально каждое слово. Как мы знаем по богословской традиции, это не единственный способ, но, тем не менее. Например, герои Достоевского говорят о буквальном воскрешении Лазаря.

– Да, тогда нужно уточнить, если мы говорим об этом процессе как экзегезе, мы сталкиваемся только с прочтением первого уровня, исторически-буквального.

Он становится способен воспринять мир, дарованный ему через писателя таким образом, чтобы новое – осмысленное, прочувствованное, пережитое, в свою очередь, раскрылось и вошло в мир уже через него.

Средневековое толкование Библии предполагало четыре уровня восприятия текстов Писания:

- Исторически-буквальный. Прямое значение, соотнесение с событиями и предметами материального мира.

- Аллегорический. Значение события связывается с другими событиями из Библии (особенно часто параллели проводились меджу Ветхим и Новым Заветами). Также аналогически связываются и разные персонажи.

- Тропологический. Моральное значение. Отношение к современности.

- Анагогический. Высшее, символическое значение. События и персонажи связывались с общей космогонией, событиями прошлого и будущего христианской истории.

Потому что экзегеза состоит из четырёх уровней прочтения, и последний уровень, онтологический, анагогический, возводящий, как раз раскрывает явления не как метафору, а как буквальный процесс, воплощающийся в дольнем мире, при этом по сути своей и в потенции являющийся процессом космогоническим. Процессом, раскрывающимся на всех уровнях бытия. И тогда тут тоже нужно разделить. Буквальное понимание воскрешения Лазаря и есть буквальное, это не метафора. Воскрешение, как и любой сакральный процесс, это процесс преображения и преобразования личности и сущности, который происходит на любом уровне её существования. Кенозис Христа, если уж мы говорим о евангельской истории, – это схождение в самое редуцированное для Бога состояние бытия. Для Бога, бескрайнего, бесконечного, непостижимого (и дальше идут все анагогические эпитеты) самое сокращённое, самое обусловленное границами, пределами, узкое горлышко существования, находится в человеческом теле. Вот этот кенозис Христа и является для христианина примером того, что это возможно. Возможно явление безмерного, бесконечного, бессмертного Бога в человеческой плоти. Поэтому для христианина воскрешение Лазаря – это не метафора, а воплощение космогонического процесса во плоти.

Очень важно, что такой читатель, который понимает буквально, ограничен только первым уровнем. Грубо говоря, человек умер, пролежал в могиле и встал, а вот что с его духом произошло – до, после, во время – эти все «почему» он не хочет дальше видеть и прочитывать. Здесь тоже возникает ошибка, потому что речь идёт, если уж мы говорим о сакральном тексте, не только о физической плоскости исторически-буквального: тело полежало, погнило и снова стало жить – он же не зомби.

Я бы хотела с этого момента продолжить. Если перейти уже к художественным текстам, есть такой вариант читательской стратегии, когда читатель воспринимает книгу как урок жизни: обычно это свойственно школьникам, но бывает, что и взрослым людям. В таком случае читатель отказывается от своей точки зрения не потому что он заранее что-то знает, а потому что он считает, что вот есть некий образец, которому нужно подражать. Грубо говоря, начинает писать письма в стиле письма Татьяны Онегину, не думая о том, что на дворе уже XXI век.

– Я думаю, что это вполне соотносится с тем же самым процессом, этой восприимчивостью, женской позицией, женским процессом. Так вот восприимчивость, какой бы она ни была, всегда хороша. То, что называется «и пусть так, прекрасно». Потому что литература, и вообще всё искусство в принципе является для человека опытом в отсутствии опыта. Искусство, и литература в частности, даёт возможность человеку пережить и почувствовать то, что по тем или иным причинам он в своей так называемой объективной, повседневной реальности пережить, почувствовать или помыслить не может. Это и есть портал в расширение реальности, которое открывает нам искусство. Восприимчивость, пусть даже и такая, хороша тем, что даёт возможность человеку получать этот опыт, расширять его. А ведь если мы говорим о том, что человек, встречающийся с искусством, это личность свободная, то искусство открывает, определяет и даёт ему возможность быть свободным даже при условии больших несвобод в той самой объективной повседневной жизни.

Это и есть портал в расширение реальности, которое открывает нам искусство. Восприимчивость, пусть даже и такая, хороша тем, что даёт возможность человеку получать этот опыт, расширять его.

Человек свободен получать любой опыт, и, на самом деле, вряд ли хорошее, настоящее, честное и откровенное искусство задаётся целью что-то запретить человеку. Скорее, всё-таки, оно даёт, открывает некое пространство, которое определяет возможность чего бы то ни было, всего.

Та самая свобода, о которой писал Сартр: «Когда человек свободен, боги бессильны».

– Да. Это пространство невесомости, перед лицом которой оказывается человек, и дальше остаётся только вопрос его выбора. Если мы говорим не о проблеме моральных оценок выбора, что у нас остаётся в другой теме, тогда всё прекрасно. То есть, восприимчивость, раз явившись, раз сработав, сделала своё дело, дала возможность, толчок для преображения, преобразования.

 

Маскулинность феминизма

Я хотела бы сменить тему, поговорить о вашем творчестве и перейти к третьему роману из цикла «Эджерли-Холл», «Грейс и Беатриче». Начну с общего сюжета, с такой очевидной вещи как то, что всё это развивается на фоне антиутопии победившего радикального феминизма. Почему этот сюжет находится именно на фоне? Вы не хотели бы написать об этом отдельный роман? Утопию или социальный роман?

– В первую очередь, потому что я его уже написала – это и есть «Грейс и Беатриче». Именно потому, что я писала всё, что угодно, но не социальную драму. И я совершенно не социальный писатель. Я бы сказала, что я асоциальный писатель: не социальный и не психологический. Сейчас мне нужно очень постараться не прокомментировать собственное произведение, как я сказала, плох тот писатель, который комментирует сам себя. Я тогда, пожалуй, буду говорить о процессах, которые наблюдаю в мире, поскольку эта антиутопия и есть некое будущее. Может быть, я повторю те мысли, которые уже прозвучали. Дело в том, что все гендерные процессы соответствуют сами себе до той поры, пока они не становятся, секулярными, пока они не секуляризируют общество. К сожалению, это происходит буквально ежесекундно в этих процессах, я имею в виду выпадение из качественности соответствия собственной сущности.

Священный брак Солнца и Луны из алхимического трактата Splendor Solis.

Достаточно мощные феминистические потоки определяют себя не как раскрытие женственности в мире, в независимости от пола людей, а именно как разделение полов. Здесь мы (человечество) мгновенно, в ту же секунду, спотыкаемся и оказываемся в той же точке, где мы оказываемся всякий раз, когда говорим: «Ты плохой, я хороший», «Мы хорошие, они плохие». К сожалению, до тех пор, пока женщины будут утверждать феминистическое или гендерное, женственное через противоположение, пока будет «Мы хорошие, они плохие», никуда более, как только в общество, которое подвержено фашизму, тоталитаризму, авторитаризму – всем режимам, угнетающим человека, мы не придём. Никуда далее из этой точки хода нет.

Поскольку, как я уже сказала, женственность – это потенциал для преображения всего человечества вне зависимости от пола, женственность в процессе бытия реализуется без самоутверждения за счёт отсечения, редукции каких-то сторон жизни, через синтез, принятие большего. Я считаю, что женственность – это и есть потенциал любого человека и человечества как такового. Но только не в той форме, в какой это пытается осуществить воинствующий феминизм, в какие бы маски, в том числе политические, он бы ни одевался.

Восприятие этого существования по принципу женственности открывает человеку все потенции. Как только женщина занимает вдруг позицию рассечения, она начинает рассекать так, что больше жизни не остаётся никому.

Не следует ли это из позиции, проговоренной в романе: в каждом мужчине есть женщина, в каждой женщине мужчина?

– Безусловно. Я ещё раз повторю, если уж произнести комментарий, вообще весь роман «Грейс и Беатриче» он именно о том, что шаг к гениальности мужчины – это шаг в сторону женственности. Шаг преображения мужчины – шаг к вечной женственности в себе. И если кого-то может тронуть тезис в ключе философии реинкарнации, я бы сказала так: вершина реинкарнации любого мужчины – это рождение в женском теле и в женском варианте. На эту тему я делала недавно отдельный пост.

В церкви Санта-Мария Новелла во Флоренции есть фреска «Троица» Мазаччо. Она знаменита тем, что под изображением Распятия и Троицы находится скелет, над которым по-латыни написано: «Я прежде был тем, что ты ныне есть, а тем, что ныне я, ты станешь тоже». Этот скелет находится на уровне человеческого взгляда. Фреска расположена так, что человек подходит и читает эту надпись. Восприняв эту истину (любой живущий обратится в прах), человек может перевести взгляд выше, где он видит Распятие и Троицу: Христа, Бога-отца, Святого Духа. И теперь эти слова звучат иначе, от имени победившего смерть Бога, от имени вошедшего в плоть человека и совершившего себя здесь, в дольнем мире. Получается, что слова «Я прежде был тем, что ты ныне есть», то есть человеком, «и тем, что ныне я», то есть Богом, «ты станешь тоже».

Мазаччо. Троица. Ок. 1426-1428 гг.

Таким образом, можем вспомнить слова Василия Великого: «Человек – это животное, получившее задание стать Богом». То есть, мы видим, что человек смертный превратится в прах, но душа и дух человека бессмертны, вот его путь, перспектива. И вдруг мы видим этот жест Богородицы, который очень мало кто замечает. Она смотрит на зрителя, на нас, и показывает на Христа, распятого сына, и на Бога-отца, который удерживает его, являясь фактически его проекцией. Теперь мы слышим в третий раз, если мы прислушаемся внимательно, «Я прежде был тем, что ты ныне есть, и тем, что ныне я, ты станешь тоже». Если мы подумаем об этой философии реинкарнации, о том, что любой мужчина может иметь потенциал родиться женщиной, получается, что это не только слова праха, то есть конечного, к человеку и Бога, то есть бесконечного, к человеку, но это ещё и слова Женственности по отношению к Мужественности, Женщины к любому Мужчине. Почему к любому? Вернёмся к принципу существования. Человеческий дух в потенциале стремится к раскрытию в себе божественного потенциала, а именно потенциала творящего, это значит, что, проходя все этапы преображения, сколько бы жизней это ни длилось, мы можем говорить о протяжённости одной человеческой жизни и, если мы на это способны, говорить о бесконечном количестве человеческих жизней. Если мы говорим о том, что в этой перспективе дух стремится к такому своему преображению, значит, все вариации существования по мужскому принципу когда-нибудь для человека, его духа и души должны преобразиться в существование по женственному принципу.

 

Шерлок и Джон – ангел и человек

Я приведу пример из другого нашего любимого сюжета, который я исследую. Что исследуешь, то и проще наблюдать. А исследую я Конан Дойла, его героев Шерлока Холмса и доктора Ватсона, Шерлока и Джона в современной версии.

Вершина реинкарнации любого мужчины – это рождение в женском теле и в женском варианте.

В моём исследовании, и не только, проговаривалось, что эта встреча двух героев и есть встреча обычного человека, человека дольнего, среднего, социального, Джона Ватсона и человека гениального, который потенциально является ретранслятором сакрального, божественного, безмерного, онтологического – тут можно подобрать любое слово.

Есть исследования, который говорят, что Шерлок – это секуляризованный медиум.

– Это то же самое. На самом деле, это вопрос терминологии. Какой бы синоним «жреца» или даже «шамана» мы бы не нашли, это и будет синоним такого существа, человека, героя. Теперь о принципе женственности.

Почему этого гениального Шерлока Холмса вполне себе можно назвать женственным? Вообще мимо всяких сексуальных экзерсисов, которые на эту тему существуют. В чём заключается его восприятие реальности? В этой сверхмощной восприимчивости. Смотрите, как он воспринимает эту реальность. Он её чувствует, пропускает её через себя всеми фибрами, принимает её в себя.

Джон и Шерлок. Кадр из сериала "Шерлок" (BBC, 2009)

В современной версии очень живо это показано, когда он лижет, в том числе, какие-то опасные вещи, забывая самоотверженно о себе. Вот принцип женственности: восприятие, внимание в себя всего окружающего. Опять же, почему я обращаюсь к визуальному ряду – все процессы, описанные самим Конан Дойлом, прекрасно показаны именно вот в этой современной версии, где рука артиста работает как считывающее нечто, прощупывает, он даже как бы прислушивается к пространству рукой и всем своим существом. И есть Джон, вполне себе ограниченный – мы достаточно буквально можем отнести к нему это определение. У него ограниченное восприятие, зашоренное, стоят барьеры. Он становится фактически учеником Шерлока, это буквально написано Конан Дойлом: Ватсон следует по стопам Холмса и учится его методу.

«Иисус указывает на рану между св. Амвросием и св. Августином», музей Диочезано, Милан

Но при этом именно Ватсон становится писателем.

– Безусловно, потому что это и есть встреча писателя со своим Гением. Вот очередной жест художника, который показываем нам их схождение. Мы можем воспринимать встречу этих двух героев как двух необходимых друг другу людей, один из которых вдохновляет другого на преображение жизни. 

Потому что жизнь Ватсона начинает преображаться только с появлением Шерлока. Она открывается в новых потенциях и даёт ему возможность раскрыть талант. Это наш первый, исторически-бытовой уровень прочтения в экзегезе, и дальше по всем уровням мы дойдём до анагогического, где мы увидим, что это встреча человека и существа мира горнего, необъяснимого, безграничного, в том числе и вечного, побеждающего смерть и возрождающегося. И эта встреча является возможностью раскрыть в Джоне те же самые возможности. Что такое ученик? Если он является честным, открытым, откровенным учеником своего учителя, это тот, кто повторяет: «Я хочу делать как ты, научи меня, ты это умеешь, а я не умею. Давай пройдём путь таким образом, чтобы я научился делать также». То есть это в буквальном смысле имитация, воспроизведение. Стало быть, человек, вот этот самый Джон, находится на перспективе развития, а развитие приводит к восприимчивости, женственности, женскому принципу существования. Происходит совмещение для тех, кто предполагает, что они изначально были разделены, и возвращение к изначальному неразделённому состоянию для тех, кто понимает, что история человечества движется через рассечение вновь к объединению.

Существует несколько изображений в христианских церквях, в основном, на Западе, на которых видна женственная природа Бога-отца, Творца. В Пинакотеке в Милане, и ещё в одной церкви есть картина («Иисус указывает на рану между св. Амвросием и св. Августином», музей Диочезано, Милан), где фигура Христа вполне себе женственна. Там обозначена грудь, суженая талия и бёдра похожи на женственные. То есть, тело изображено как женственное. Точно также вопрос возник у многих зрителей выставки Кранахов, недавно прошедшей. Там одна картина представляет собой вроде бы эскиз, хотя на самом деле это не эскиз, а полное, законченное произведение: на ней лицо Христа и Богоматери рядом, они на общем фоне. Возникает такое ощущение, что их шеи и лица как бы из одного фона, из одной одежды, они просто смотрят на нас, являя собой вполне себе похожие по физиологическим критериям лица – с одинаковыми по цвету волосами и глазами, и очень схожим выражением лица. Так же, как в этих изображениях, где тело Бога вмещает в себя и те, и другие черты, эта картина, где взгляд абсолютно одинаковый, говорит о том, что для христианина преображённая сущность человека, Христос, вне пола.

Лукас Кранах Старший. Христос и Мария, 1516-1520.

Есть даже такой философский взгляд, что Святой Дух – это женщина. И в Сыне происходит соединение мужского и женского начала.

– Именно так. Здесь можно сделать шаг в сторону «Грейс и Беатриче». Напомним себе, что слово, которое означает Дух Святой, звучит как пневма. В тексте романа «Грейс и Беатриче» очень многое взаимосвязано с этим понятием, я не буду сейчас говорить, что именно, потому что стоит, чтобы читатель сам это открыл. И замечу, что ключевое событие, которое позволяет сюжету раскрыться, и увенчаться всей истории, это именно становление главного героя-мужчины в качестве собственно женственности через, во-первых, встречу со своей женщиной, а затем через встречу с пневмой, через свою мать, сестру и Женщину, которая там венчает всё.

В тот момент, когда он становится ею, разрешается вся история. И то же самое происходит с другой героиней, я имею в виду Габи, которая по существу является воплощением процесса, который её отец чувствовал в себе. В дневнике её отца есть как раз строки, где он отвечает за себя как за сущность, он отвечает за себя изнутри. Здесь мы можем вспомнить об Аниме и Анимусе, что в Греции было представление о том, что мужская душа женственна, а женская мужественна. Это та же самая тема. Она звучит во многих культурах – встреча мужчины с женщиной является встречей со своей душой. В иудейской традиции мужчина не полноценен до тех пор, пока он не женится, то есть человек разрезан, рассечён, и возможность мужчины присоединиться к сакральным процессам очень во многих культурах и вообще глубоко в истории связано именно с соединением, в первую очередь эротическим: священный секс, священный блуд и так далее. Взаимосвязь полов, соединение с, встреча с женственностью потенциально для мужчины открывает эту возможность открытия священного. Другое дело, что, если она только ограничивается на этом уровне, эротическом, она на этом и остаётся, сводима к самой себе. Она перестаёт работать как потенциально сакральная. Она работает как потенциально сакральная только когда, как у Гёте, в окончании «Фауста», вечная женственность манит нас к ней в самом себе. Я сам в себе открою это существо, эту сущность. И вот тут можно сделать очень серьёзную ошибку: мы видим полно мужчин, которые в буквальном, физиологическом смысле считают так или чувствуют это. И при этом сводимое к самому себе, к физиологии, оно не даёт дальнейшего выхода.

Андрогин и мировое яйцо из алхимического трактата Splendor Solis.

Вполне себе можно остаться, никуда не преображаться и вот вариться в этом дольнем соку до бесконечности, проворачиваться в социальной жизни. Человек, который осознаёт, что плоть – это не есть ограничение этого процесса, а речь идёт о духовном потенциале, начинает раскрывать его в своём творчестве, жизни, бытии, и так далее.

Присутствие женского в мужском существует и на лингвистическом уровне. Мы говорим мой мужчина или моя женщина. Это определение можно понять в секулярной системе («мой» как присвоенный себе) или иначе, «мой» по существу. Это Анимус или Анима, нашедшие физическое воплощение: «я тебя, своего, встречаю, вижу». То есть, встреча мужчины и женщины – не завоевание и присвоение, а взаимное раскрытие личности и сущности.

У меня как раз возник вопрос по Шерлоку и Ватсону. Во всех экранизациях (ведь экранизировали далеко не все рассказы) всегда есть сюжет о женитьбе Ватсона. Почему именно этот момент так привлекает? Почему обязательно нужно некоего третьего добавить?

– Я думаю, это именно по этой причине. Если мы их рассматриваем метафорически, человека дольнего и существо горнее, Джона и Шерлока, если мы говорим даже, что это не метафора, а проекция всеобщих космогонических процессов, это очень похоже на роман «Серафита» Бальзака. Андрогин, собственно Серафита (Серафикус для женщин и Серафита для мужчин) – человек, которого женщины воспринимают как мужчину, а мужчины как женщину. При этом двое, мужчина и женщина, любят друг друга, и они вдруг встречаются с этим существом, вроде как оба влюбляются и поэтому находятся в замешательстве в собственной жизни. А андрогин учит их, он показывает им путь духа. Мистический роман, совершенно прекрасный. И на этом пути обучения андрогин как раз им (мужчине, который воспринимает его как женщину, и женщине, которая воспринимает его как мужчину) говорит, что, к сожалению, мы с вами не можем любить друг друга тем способом, которым вы привыкли.

Человек, который осознаёт, что плоть – это не есть ограничение этого процесса, а речь идёт о духовном потенциале, начинает раскрывать его в своём творчестве, жизни, бытии, и так далее.

  

Он говорит: Мина, у вас есть Уилфрид, Уильфрид, у вас есть Мина, любите друг друга. И он повторяет ключ, данный человечеству уже многократно, не один только раз: «Любите друг друга». Он создаёт необходимость им соединиться, встретиться и переживать взаимный Эрос, притяжение, всё, что предполагает любовь именно половая. Это только начало.

Подводя итоги, мы вернёмся к началу разговора. Литература, и вообще искусство, если оно утверждает половую любовь как вершину всякой любви, делает ошибку или просто останавливает себя на этом самом уровне. Как только оно утверждает эту точку как начало любви бесполой, то есть не секуляризованной, неразделённой, тогда оно открывает человеку путь в вечность.

– Очень интересно было с Вами побеседовать, Флора. Большое спасибо.

– Взаимно, спасибо. ■

Интервью подготовила

Эльнара Ахмедова

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Вход

Войти с помощью социальных сетей

Регистрация

Войти

Зарегистрироваться с помощью социальных сетей

Восстановка пароля

Зарегистрироваться
Войти

Нашли ошибку в тексте?

Англ. sex – «пол (биологический)»

Лат. sexus («пол, половой»), связан, по мнению большинства этимологов, с корнем seco, secare («делить, отделять») – A. Walde. Lateinisches Etymologisches Wörterbuch. 3e Auflage, bearb. bei J.B. Hoffmann. Heidelberg, 1938.

Номинативно

Для называния, обозначения

Горний

Небесный, возвышенный, божественный

Дольний

Земной, человеческий, подлунный (о мире)

Параискусство

Массовое, коммерческое искусство.

Экстериоризация

Переход действия из внутреннего плана во внешний (психологический термин).

Экзегеза

Богословский метод толкования священных текстов; раздел богословия, посвящённый толкованию.

Кенозис

Греч. "истощение, опустошение". Христианский термин, означающий самоуничижение Бога, его "уменьшение" до человека.

https://www.facebook.com/viola.egerley/posts/1110836102309309?pnref=story

Секуляризованный

Лишённый религиозного значения.

Экзерсис

Упражнение (устар.)