Как это случилось?! Почему вместо ласкового закатного моря нас окружает суровый северный океан? Почему вместо теплого ветерка нас встречает буря? В какой момент зеленые холмы и белые берега, которые нам обещал Гэндальф, превратились в те же белые берега, но ледяные и бескрайние?

Сидеть в каюте корабля с капитаном, мертвым ученым и чудовищем, созданным этим ученым, не очень уютно, но может быть, они объяснят мне, что здесь происходит...

«Франкенштейн, или Современный Прометей» Мэри Шелли поистине выдающееся произведение. Этот роман вышел в 1818 году, когда еще никто и в помине не знал о научной фантастике и до изобретения этого термина оставалось по меньшей мере сто лет. Творение Мэри Шелли можно считать если не родоначальником научной фантастики, то наиболее близким по духу произведением того времени к тому, что мы сейчас понимаем под science fiction. Есть ученый, есть его изобретение, есть последствия этого изобретения. И есть одно небольшое «но»: этот ученый является чуть ли не злодеем, посягнувшим на основы самого мироздания (Франкенштейн буквально сравнивается с Люцифером-Сатаной, возжаждавшим власти и изгнанным с небес на землю), его изобретение становится настоящим чудовищем и приносит в мир одни только разрушения, а единственным возможным выходом из положения может быть лишь уничтожение изобретения и предание забвению всего научного исследования. Конечно, я очень сильно упрощаю «Франкенштейна» при таком «кратком пересказе», но для восприятия этого романа именно как научно-фантастического произведения это упрощение выглядит достаточно уместным. Посыл «Франкенштейна», что существуют некие запретные для людей области природы, в которые человек не должен вторгаться, потому что так постановил некто сверху, для современной научной фантастики кажется не самой удачной мыслью при создании художественного произведения о науке. Есть области, недоступные нашему нынешнему уровню понимания, есть области, где мы пока бессильны что-либо изменить, и при вторжении в эти области у людей действительно могут начаться проблемы. Но области запретные? Оставьте все эти темы про запреты фэнтези, мы тут наукой занимаемся.

Собственно конфликт вокруг «Франкенштейна» кроется даже не в том, что хотела на самом деле сказать Мэри Шелли, а в том, какие смыслы считывали и считывают из этого произведения уже несколько поколений читателей. То ли это роман о неосторожности ученого, которой можно было избежать и предотвратить трагедию, то ли это роман о проблемном основании самой науки, которая приносит больше зла, чем пользы. Нельзя сказать, что «Франкенштейна» можно однозначно приписать к той или иной точке зрения (в этом свойство всех великих произведений), но тот факт, что наука и ее плоды в романе представлены в несколько мрачном свете, неоспорим, и это имело свои последствия для литературы: то, что научная фантастика фактически началась с дискредитации науки, не могло не повлиять на ее дальнейшее развитие.

Ладно, это начало XIX века: религия еще очень сильна и влиятельна, наука, правда, уже есть и она достаточно сильна и развита, но все же не является таким массовым явлением, каким она стала позже, а научной фантастики не существует как жанра (хотя Дарко Сувин со мной и поспорил бы насчет этого). Хорошо, с XIX веком все понятно, давайте скорее век XX, там, наверное, все совсем по-другому!..

Открываем «Собачье сердце» и «Роковые яйца» М.А. Булгакова. Нет, не так. Закрываем Булгакова и открываем самые многочисленные интерпретации этих его произведений. Ученые делают то, что не дозволено природой! Их открытия приводят к чудовищным последствиям! Человек должен признать, что есть сила выше его разумения и жить так, как ему предписано свыше, потому что иначе он нарушает закон мироздания! Мы точно в XX веке? Это точно то самое время, когда научный прогресс шагнул настолько далеко и изменил нашу жизнь настолько сильно, что человечество просто выдохлось в попытке его догнать и осмыслить? Я не утверждаю, что паникерские выкрики, озвученные выше, являются позицией самого Булгакова (мне ли лезть к писателю в голову и начинать самонадеянно говорить от его имени), я лишь описываю самое популярное понимание его научно-фантастических повестей. И такое понимание мне кажется узким и ужасно плоским.

Булгаков идеально подходил для написания научной фантастики в духе своего времени. Он был врачом (читай: ученым) и одновременно религиозным человеком, так как происходил из семьи потомственного духовенства. Такое сочетание дает прекрасный конфликт для написания научно-фантастического произведения: знакомство с достижениями науки не дает удариться в антисциентизм, а религиозность удерживает от того, чтобы слепо полагаться на научно-технический прогресс — соблюдается необходимый для искусства баланс. Определенный антисциентистский заряд в повестях Булгакова есть, но он не настолько очевиден и топорен, как это кажется авторам тех интерпретаций, которым упорно хочется затащить этого автора в лагерь противников науки. Булгаков все-таки великий писатель, он был выше этих крайностей.

Я не считаю, что в мире существует жесткий выбор между сциентизмом и антисциентизмом (ты либо с нами, либо против нас!). Скорее, каждый может склоняться к той или иной стороне. Потому что если уж ты объявляешь себя антисциентистом, то тебе остается только покинуть проклятую научную цивилизацию и поселиться в какой-нибудь таежной глуши, как знаменитому семейству старообрядцев Лыковых, которые 40 лет провели вдали от всех людей. Если все же ты готов поступиться своими антисциентистскими взглядами ради электричества и интернета (где ты сможешь распространять свои взгляды о вреде прогресса), то может быть, стоит высказываться не столь категорично. Да и тот, кто объявляет себя ярым сциентистом, должен признать, что без этики наука существовать не может. Точнее, может, конечно, но стоит ли? Вряд ли, сциентисту понравится, если ученых будут ассоциировать в первую очередь с именами Йозефа Менгеле и его собратьев.

Как и всегда, плодотворным является только пространство диалога (без взаимных оскорблений, при этом), а не борьбы до полного уничтожения противника. И научная фантастика всегда виделась мне таким пространством для диалога между наукой и культурой. Наука спрашивает: «Вот мое новое открытие, что из этого может получиться для человечества?» — Культура отвечает. Культура спрашивает: «К чему мне готовится? Какие изменения грядут в будущем?» — Наука отвечает. Поэтому мне особенно неприятно, когда научная фантастика вместо конструктивного диалога скатывается в истерическое пророчествование конца света, потому что наука — это зло, а людям надо вернуться в пасторальные доисторические времена, когда все люди пахали землю и верили в духов. Когда я читаю или смотрю такую научную фантастику, я просто превращаюсь в Оби Вана Кеноби: «Ты должен был победить зло, а не примкнуть к нему!». И наука, и культура могут ошибаться, потому что они обе — продукт человеческой деятельности, а еrrare humanum est. Миссия же научной фантастики в том, чтобы искать точки соприкосновения между ними, а не провоцировать новые конфликты. Возможно, это звучит несколько амбициозно, но «почему бы нет? Мы уже пролагаем путь в неизведанном океане; самые звезды являются свидетелями нашего триумфа. Почему бы нам не пройти дальше, в глубь непокоренной, но послушной стихии? Что может преградить путь отваге и воле человека?» ■

Инар Искендирова