Читатели, которые испытывают отторжение к жанру хоррор, не находят за изображением отвратительного смыслового ядра. Илья Масодов, автор ряда кровавых историй о пионерах-вампирах, приобрел относительно широкую популярность в узких кругах читателей, однако едва ли был понят аудиторией.

Про писателя даже в интернете мало информации, стало быть, достоверной – почти нет. Согласно утверждению издателя, Дмитрия Волчека, это не литературный проект и не мистификация. Он не издавал новых работ с 2003 г. и это породило немало слухов, в том числе о его смерти. В начале нулевых Масодов выступил с неоднозначными произведениями, которые сейчас можно охарактеризовать как «пионерский хоррор». Избыточная жестокость сцен, описанных в его книгах, не понравилась Министерству печати, так что издателю было вынесено предупреждение. Такой прецедент в целом удивителен: «чернуха» Сорокина, к примеру, чиновников в наше время мало смущает. 

Хоррор (а романы Масодова проще всего относить именно к ужасам) зачастую воспринимают как жанр, в котором все лежит на поверхности, загадки просты и легко раскусываются любой аудиторией. Однако если отнестись к истории про пионерку, изощренно убивающую преступников против истинного коммунизма во славу Сатаны, чуть серьезнее, мы наткнемся на текст по-настоящему филологический. Как минимум об этом говорит плотность интертекстуального фона, созданного автором. Мамлеев, Бабель, Платонов, Сорокин и не только - все они так или иначе заявляют о себе со страниц «Мрака твоих глаз», но я бы обратила внимание на платоновский текст.

Мы знаем язык Платонова по его знаменитой «неправильности», и подражание этому языку мы находим у Масодова. В первой главе книги рабочие на стройке бросают кирпич в голову пионерке Соне, чтоб похоронить ее на дне строительной ямы - в этой сцене заключается метафора платоновского «Котлована». Это не единственный платоновский сюжет: долгая дорога к воскрешению Ленина очень напоминает путь Копёнкина из «Чевенгура». Это обращение к Платонову имеет концептуальное обоснование: утопия «Чевенгура» и философия Николая Фёдорова реконструируется в «Мраке твоих глаз». Николай Фёдоров, создатель философии общего дела, провозгласил идею остановки эволюционного развития человечества, воскрешения мертвых и достижения бессмертия, эти воззрения были восприняты многими писателями и мыслителями первой половины ХХ века, в том числе Платоновым. Идея победы над смертью за счет остановки жизни в привычном ее понимании близка идее Апокалипсиса, образы которого также у Масодова в изобилии.

 В «Мраке твоих глаз» конечной целью является возвращение Ленина в жизнь, и воскресить его должна Соня, девочка, горящая в вечном адском огне. Сатанинский подтекст книги, судя по активности фанартеров, весьма потрафил читателям, относящих себя к этому культу, однако, на мой взгляд, читать Масодова лишь с точки зрения сатано-коммунизма не очень интересно. Кроме мифа литературного автор обращается к культурной мифологии советской эпохи, в коротком романе выкатывая целую линейку мифологем: это буквально бессмертный Неизвестный солдат, мертвые чекисты во главе с Берией, мертвые пионеры-герои, красная конница, партизаны и крестьяне советского мира. Партизаны вечны и вечно ждут немцев в лесу, комсомольский значок Зои Космодемьянской выступает в качестве сатанинского символа при инициации главной героини. Финальная битва раскалывает замерзшую реку, и из неё выходит «речной дьявол», ведущий черного мертвого коня - это возвращение Чапаева в мир живых, отражающее апокалиптический сюжет о выходе зверя с семью головами из моря.

Действие происходит в мифологическом пространстве и времени:  время в нем более чем относительно и для всех течет по-разному. Если для партизан оно остановилось, то жертвы Сони, например, живут скорее в режиме профанного времени. Пространство сжато, и центром, в соответствии с мифом соцреализма, является Москва, где и должна произойти центральная битва. Чёрная Москва (образ, подозрительно напоминающий Москву Сорокина из рассказа «Аварон»), становится площадкой коммунистического апокалипсиса.

Читателей, испытывающих рвотные позывы при чтении Сорокина и Мамлеева, проза Масодова не обрадует. Иногда в его языке тошнотворный хардкор сочетается с перебивками высокой поэзии, так что мичуринские подсолнухи превращаются в «милые цветы зла», и эта разнородность может насторожить, хотя мне лично нравится. Людям, интересующимся жанром хоррора и/или советской культурой, читать стоит. Ведь и сами романы достаточно компактны, что можно счесть и их минусом, и плюсом. ■

Дарья Куликова