Рыцарь – преобладающий тип протагониста в литературе XI-XIII веков, и его выход на культурную арену в главной роли не случаен. Именно в эту деятельную и кровавую эпоху первых крестовых походов, воцарения новых королевских династий и окончательного формирования сеньериально-вассальных отношений молодые национальные литературы наконец-то нашли своего героя. Эпос, лирическая поэзия, а, впоследствии и рыцарский роман – все эти жанры, несмотря на свои различия, сфокусировали внимание на надеждах и чаяниях благородного сословия. Этому была еще одна веская причина – материальная. Нередко просвещенные правители или сеньоры (а еще чаще – их жены, например, Мария Шампанская) привечали при дворе поэтов, в знак благодарности воспевавших благородство и доблесть гостеприимного хозяина. В рамках современных понятий подобное спонсорство вполне можно было бы назвать «позитивным пиаром».

Многие рыцари и сами не гнушались прекрасной словесности – так, первым поэтом-трубадуром стал не кто иной, как герцог Гильом IX Аквитанский, и у него было немало последователей. Однако зарождающаяся рыцарская литература была значительно большим, нежели примитивным самовосхвалением. Она стала первым опытом коллективной саморефлексии целого сословия, попыткой создать совершенного героя, на которого хочется походить. Рассказы о подвигах и приключениях, отваге и доблести были призваны не только развлекать кавалеров, но и подавать пример того, как жить, поступать и чувствовать. Образ идеального рыцаря приобрел не только литературное, но и культурологическое, и психологическое значение. Он стал психотипом «совершенного человека» - такого, каким он был нужен эпохе. Как же сформировался этот блестящий образ? 

«Предки» средневекового рыцаря и герои эпоса

Далеким «прадедушкой» средневекового рыцаря был культурный герой богатырской сказки. Об этом родстве напоминают мифологические мотивы, щедро рассыпанные по страницам рыцарского эпоса и романа: ряд впечатляющих подвигов; чудесное сватовство; вмешательство высших сил в судьбу героя; роковая любовь, трагическая обреченность. Вдохновляясь родоплеменными сказаниями кельтов, франков, германцев и других древних народностей, молодая европейская литература по-новому осмыслила фольклорный материал, перенеся его на современную ей социальную основу. Вождь кельтского племени Арториус стал легендарным королем Артуром, воспоминания о нашествии гуннов трансформировались в цикл о Нибелунгах, а герои теперь совершали свои подвиги не в дружинах варварских королей, а при дворе, скованные всеми его условностями, и прежде всего – вассальным долгом.

Итак, герой нового формата – прежде всего, хороший вассал. Тема служения сеньору разрабатывается в трех самых известных эпических поэмах Средневековья – французской «Песни о Роланде», немецкой «Песни о Нибелунгах» и испанской «Песни о моем Сиде». В этих поэмах тема вассальной преданности вносит в традиционную героику качественно новые смысловые оттенки. Что значит «следовать своему долгу»? Как сочетается полный трагической «чрезмерности» героический характер с новыми социальными нормами?

Особенно ярко эта коллизия проявилась в знаменитом эпизоде «Песни о Роланде», где протагонист, несмотря на просьбы своего разумного товарища Оливье, отказывается трубить в рог, чтобы призвать подмогу.

Героя губит переоценка своих сил, традиционная для мифического богатыря излишняя удаль. Но ведет его к гибели не рок, как в фольклоре и античной литературе. Здесь мы наблюдаем зачатки социальной драмы: исключительная личность не может приспособиться к ограничивающим ее социальным рамкам и гибнет. Но автор не возражает против этих ограничений. Напротив, он считает трагической слабостью неумение адаптироваться к ним.

Неслучайно любовь европейской публики, зачитывавшейся «Песнью о Роланде», завоевал не только ее протагонист. Оливье, друг и соратник Роланда, лишен богатырской исключительности. Он, в отличие от товарища, «идеальный вассал»: спокоен, разумен, смел, прекрасно осознает и выполняет свой долг, тем самым уравновешивая «чрезмерность» главного героя. Автор поэмы неоднократно подчеркивает, что именно сочетание доблести и разума делало тандем друзей непобедимым, и впоследствии у отчаянного протагониста почти всегда будет более разумный спутник-«двойник». Не удивительно, что высокородные матери по всей Европе нарекали своих сыновей как Роландами, так и Оливье. Образ варвара-одиночки, совершающего чудеса, отжил свое – на смену ему приходит рыцарь, способный вписаться в рамки общественных правил. Что не мешает ему время от времени их нарушать.

Ближе к рассудочному типажу Оливье и знаменитый испанский Сид, умелой рукой ведущий свое войско против мавров и имеющий реальный прототип – деятеля Реконкисты Родриго Диас де Бивара. Родриго не забывает ни о богатой добыче, ни о необходимости улаживать конфликты с королем, ни о благополучии своей семьи, что не мешает ему быть великим героем. Однако впоследствии мотив рассудочности и материальной выгоды вплоть до поздних рыцарских романов не играл в них значимой роли. «Выгода» истинного рыцаря лежала совершенно в иной плоскости.

Вспомним еще один прототип средневекового рыцаря – воина, несущего свою веру миру при помощи меча.

В эпоху Крестовых походов этот образ стал объектом массовой пропаганды, ведь правящей верхушке нужно было поднимать на борьбу с иноверцами огромные народные массы. Но и сами крестоносцы верили в свою высокую миссию. С неподдельной страстью и искренностью пишет о своем «призвании» участник крестовых походов немецкий миннезингер Гартман фон Ауэ:

В этом стихотворном отрывке – почти что все компоненты культурного кода рыцаря: отвага, вера, любовь, отрыв от мирских низких страстей, честь и спасение души. И все эти качества брошены на алтарь высшей цели – пожалуй, самой важной категории истинного рыцарства. В сюжетах раннего и зрелого рыцарского романа поступки персонажей постоянно проверяются не только на соответствие идеалам вассального служения, но и на обусловленность сверхидеей, будь то защита Родины, борьба за веру или мировую справедливость. Постоянная погоня за высшей целью обесценивает единичный подвиг, героическим должен стать сам образ жизни рыцаря. И как персонажи, так и завороженные читатели со всей старательностью пытались следовать этому недосягаемому «комильфо». 

От вояки к галантному кавалеру

Вассальное служение в то беспокойное время предполагало постоянную готовность к военным действиям, будь то защита земель сеньора или военный поход в далекие земли.

Неудивительно, что, как и богатырь далеких времен, идеальный рыцарь должен был обладать силой и отвагой. Но теперь для того, чтобы быть истинным героем, их было уже недостаточно. Формирующийся этикет королевского двора, бурное взаимодействие различных регионов (особенно ярко проявившееся в Провансе XI-XII веков) провоцирует развитие дипломатии и рождает другую модель повседневного общения – светскую. Ценность и самооценка средневековой личности теперь зависит от ее места в социуме и способности по всем правилам играть свою роль – будь то воин, хозяин земель или куртуазный влюбленный.

Появляются кодексы рыцарства, сложной символикой обрастает повседневная жизнь воителя (обряды посвящения, символы на оружии, турнирный церемониал), разрабатывается изощренная ритуалистика любви. Теперь суровый герой должен не только быть отважным в бою, но и обрести учтивость, владеть придворным «вежеством». Приобретает значение красота фразы, поступка, жеста. Теперь важно не только что и зачем герой делает, но и как, и для изображения этого «как» рамки эпоса оказываются слишком узкими. Поэтому в первой трети XII века на литературную сцену выходит рыцарский роман.

Его первоосновой, богатой на потенциальные сюжеты, стал цикл бретонских сказаний о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Первым образ легендарного короля начал формировать кельтский клирик Гальфрид Монмутский, автор прозаической хроники «История королей Британии» (около 1136 г.), его инициативу подхватил замечательный нормандский поэт и историограф Вас, работавший парой десятилетий позже при дворе Генриха II Плантагенета.

Правитель желал легализовать в умах современников идею господства британской короны, и фигура Артура подходила для пропаганды как нельзя лучше. Но Вас пошел еще дальше: под его пером ожил не только легендарный король, но и его идеальный рыцарь.

Мотив нерушимого рыцарского братства и дружбы, сказочный Круглый стол и яркие характеры тех, кто сидит за ним – всем этим мы обязаны именно Васу. Величественный Артур, его ехидный и злой молочный брат Кей, преданный коннетабль Бедивер, мудрый Мерлин, полный надежд Ивейн и беспечный искатель приключений Гавейн – все эти персонажи появятся затем в десятках романов и станут героями следующих поколений, образцами, с которыми будут себя сравнивать реальные аристократы. Артуриана станет предметом поистине массового чтения аристократов.
Однако самого популярного героя цикла – Ланселота – подарит читателю уже другой автор – Кретьен де Труа, мастер и родоначальник французского куртуазного романа. Именно в произведениях этого неутомимого француза наш рыцарь наконец-то обретает важнейший мотив, побуждающий его действовать – это любовь к Прекрасной Даме. Дама обязательно недоступна, она замужем за другим, восхитительна и добра ко всем, но очень сурова к влюбленному. Любовь ей – это служение, во многом напоминающее вассальное. Оно требует от рыцаря покорности, а от дамы… справедливого воздаяния. Да, поклонение рыцаря не было столь бескорыстным, как хотелось бы думать.

Далеко не всегда это была «сладчайшая награда» запретного адюльтера, который столь пылко воспевали трубадуры, но благосклонный взгляд, подаренная шаль или возможность лично признаться в своих чувствах и стать «выслушанным», то есть подняться на следующую ступеньку в иерархии влюбленных, также устраивали рыцаря. Впоследствии редкий рыцарский роман обойдется без любовной линии, а в некоторых («Тристан и Изольда», «Окассен и Николетт») она даже выдвинется на первый план. Взаимосвязь любви и подвига рассматривается во всех произведениях Кретьена де Труа, но именно в романе «Ланселот или Рыцарь телеги» идеал fin amor воплотился во всей своей красоте и трагизме.

Лучший из рыцарей и преданнейший вассал Артура, Ланселот всем сердцем влюбляется в его супругу Гвиневру, причем взаимно. Ради своей любви он совершает множество подвигов, и далеко не все из них связаны с победой над злодеями и чудовищами. Главный из них, давший роману название – это победа над собой. Для того, чтобы узнать, где похищенная королева, рыцарю приходится согласиться на предложение коварного карлика и проехать по стране в телеге, на которой в Средневековье везли на казнь преступников. Такое публичное унижение страшнее смерти:

Разумный спутник Ланселота Гавейн сразу же отказывает карлику. Влюбленный юноша медлит… но затем отметает стыд, садится в телегу и такой ценой продвигается в поисках дальше.

Здесь перед нами мелькает первая робкая тень Дон Кихота. Ощутимее она становится в другом эпизоде романа, где доблестный рыцарь по просьбе королевы сражается на турнире… как можно хуже. Те самые идеалы, к воплощению которых так стремится любой аристократ – мужество, воинская доблесть, честь, оказываются отброшенными – и тем самым еще больше подтвержденными. Не боясь прослыть перед всеми трусом или преступником, Ланселот обнаруживает истинную смелость и благородство. Преодолевая рамки «казаться», герой начинает «быть», тем самым обозначая новый виток в раскрытии образа рыцаря.

Новые победы и поражения

Первоначально читатель не мог заглянуть в душу первых героев эпоса и рыцарских романов, да это и не было ему нужно. Сильные проявления эмоций, красивые поступки, необыкновенные подвиги – все это прочно удерживало на себе внимание как аудитории, так и самого автора. 

Но чем дальше, тем более значимым становился мотив не столько внешнего поиска протагониста, сколько внутреннего. Протагонист уже не вопрошает, как пылкий Ивейн, «Где приключение найти?», он никогда не прерывает своего пути. Только путешествует он теперь не только по сказочным лесам, но и по собственной душе. 

Мотив внутреннего развития героя особенно выразительно проявился в романах о поиске Грааля. Эту тему разрабатывали многие авторы, начиная с самого Кретьена де Труа, но свой истинный блеск история обрела под пером Вольфрама фон Эшенбаха, создавшего роман «Парцифаль» объемом более 25 000 стихов. Поиски Грааля в книге – не столько погоня за артефактом, сколько попытка Парцифаля изменить себя таким образом, чтобы быть достойным найти волшебный кубок. И в этом его учителем оказывается не апологет устаревшей куртуазной мужественности Гурнеманц, а отшельник-мыслитель Треврицент, провозглашающий, что:

Безусловно, здесь мы видим популяризацию христианской добродетели. Но не только ее. К рыцарю предъявляются новые требования: для того, чтобы оставаться идеальным, он не просто должен вести героический образ жизни, но и постоянно развиваться, оттачивая свои лучшие качества. Проверку на благородство и жертвенность проходят персонажи замечательного романа Гартмана фон Ауэ «Бедный Генрих», где пораженный проказой рыцарь не позволяет влюбленной в него девушке пожертвовать жизнью, чтобы его излечить. 

Сомнения, метания и внутреннее преображение героя теперь значительно важнее его подвигов. Таким образом, именно в рыцарских романах находит свой исток «роман воспитания». Герой постоянно преодолевает не только внешние препятствия, но и внутренние коллизии – любви и долга, внешнего блеска и внутренней правды, доблести и смирения. И в качестве расплаты за приобретенную мудрость… взрослеет.

Примечательно, что одно из качеств, которым, по мнению куртуазных кодексов рыцарства и поэтов-трубадуров, должен обладать истинный кавалер, «jovens», переводится как «юность». Безусловно, ее не надо понимать буквально – имеется в виду молодая энергия, открытость миру, прекраснодушие. Если сравнить ранние и зрелые рыцарские романы, то можно увидеть, что почти все их протагонисты бесконечно молоды, им еще все предстоит познать и приобрести – славу, жену, мудрость. Сюжет большинства романов как раз-таки посвящен этому процессу приобретения. Но лишь самые выдающиеся авторы задали себе вопрос: «А что со всем этим делать потом?». И тут наш идеальный рыцарь вступает в самое сложное свое сражение – битву с прозаической реальностью. И выиграют ее далеко не все.

Финальная битва с прозой жизни

Роман Кретьена де Труа «Эрек и Энида» одним из первых поднял проблему совместимости полной приключений жизни странствующего рыцаря и семейного счастья. В нем некогда мужественный герой «забросил меч и щит», погрузившись в семейное счастье со своей женой Энидой, и она первой бросает ему в этом упрек, вынуждая Эрека стряхнуть пыль со своего славного имени. В романе «Ивейн или рыцарь со львом» проблема обратная: в пылу подвигов персонаж забывает о некогда любимой супруге, и немалых усилий ему стоит вернуть ее расположение.

Романтическая мечта о Прекрасной Даме тоже сталкивается с жизнью – у нее появляются конкурентки, и это не покорные пейзанки, а женщины, также достойные занять место в сердце и бытии героя. В «Прекрасном Незнакомце» Рено де Боже герой мечется между любовью к мудрой фее, обещавшей ему вечное счастье в своем заколдованном замке и выгодной женитьбой на богатой красавице. Ланселота в одном из позднейших романов артуровского цикла соблазняет дочь Короля-Рыболова и рожает ему сына Галахада, сыном обзаводится и беззаботный женолюб Гавейн. Вечно юные герои неумолимо стареют, утрачивая обаяние и идеализм молодости. На смену ему приходит аскеза, философский поиск себя или же прозаическая житейская мудрость.

Если в XI-XII веках читатели восхищались прекраснодушными Роландом и Ланселотом, то в последующие века на первый план выходит образ зрелого, циничного и разумного Гавейна, ищущего приключений из любопытства или ради наживы. Мечты главного героя романа XIII века «Жеган и Блонда» и вовсе просты и понятны: небогатый юноша ищет не Грааль, а возможность поправить дела после разорения отца и выгодно выдать замуж сестер. Дворянство мельчало, и рыцарь-однощитник, способный похвастаться разве что своим конем да верным оруженосцем, встречался все чаще – как в жизни, так и на страницах книг. Безусловно, знатные и прекраснодушные герои-«вечные юноши» не исчезли до конца, но фигурировали большей частью в эпигонских романах. Идеология рыцарства все больше старела и отдалялась от жизни, и этот процесс был неостановим. Военные катастрофы при Креси и Пуатье в 1346 и 1356 годах продемонстрировали и слабость былой военной силы на реальном поле боя. Предчувствие конца витало в воздухе и выразилось в литературе. 

В последнем романе цикла «Смерть Артура» авторства Томаса Мэлори мотив угасания чувствуется на протяжении всего текста. Перед нами предстает пятидесятилетняя, хоть и все еще прекрасная, Гвиневра и усталые, но все еще сражающиеся и влюбленные герои. 

По словам советского литературоведа А. Дмитриева, «далеко не юный возраст <героев> усиливает драматизм переживаний: безумно влюбленный пятидесятилетний рыцарь – это совсем не то, что впервые познавший любовное томление юноша». Рыцарское братство распадается на глазах, и на место преданности приходят предательство и раздор, приводящие героев к гибели. Нет ничего красноречивее этой картинки, рисующей закат рыцарства. Рыцарь умер. Да здравствует рыцарь!

Заключение

Удивительно, но Дон Кихот и рыцарь XII века, с увлечением читающий романы о своем сословии, гораздо ближе друг к другу, чем кажется. И во времена расцвета рыцарства появлялись свои Дон Кихоты, столь рьяно следующие «букве» куртуазности, что это вызывало насмешки окружающих. Таков, к примеру Ульрих фон Лихтенштейн, в знак любви пивший воду, которой омыла руки его дама и написавший преподробный роман-трактат «Служение дамам», в котором описал все свои злоключения. Идея рыцарства, несмотря на успешные попытки воплощения в жизнь, была утопична с самого начала, и это понимал и писатель, и читатель.

Рыцарская литература – это прекрасная мечта сословия о самих себе. Мечта о добре и справедливости, об осмысленности и красоте жизни, о внутреннем благородстве, и идеальный рыцарь был персонификацией этой сверхидеи. Недаром, несмотря на тягу средневековой литературы к историчности и конкретности, обилию ссылок на реально существующие города, сказочные Камелот и Тинтажель с самого начала не были привязаны к реальной карте. Эта утопия существовала «где-то» и «когда-то», в далеком и поэтому уважаемом прошлом. Именно поэтому леса Броселианда населяли сказочные чудовища и прекрасные феи, и читатель с удовольствием верил в этот вымысел.

Рыцарская литература стала, по сути, первым опытом вымышленного сюжета (а не подчерпнутого из истории, религии или мифологии) в молодой европейской литературе на национальных языках, первой договоренностью автора и читателя о возможности художественной условности. 

И всем этим мы обязаны страстной мечте рыцарства о прекрасных «самих себе», мечте настолько могущественной, что она вела на войну сотни тысяч людей, миллионы заставляла жить согласно своим идеалам и определила основные ценности благородного сословия на много веков вперед.

Реальность заставила мечту об идеальном рыцарстве поблекнуть. С XIII века все большую мощь набирает городская литература, автор и адресат которой были совершенно другими. Зазвучали голоса плутов и бюргеров, бедняков и ученых, то и дело заглушая «возвышенный лепет» утонченного аристократа. Но истинный рыцарь бессмертен – он без страха и упрека принял имя Дон Кихота, научился стрелять из ковбойских пистолетов, сменил коня на бэтмобиль, и все еще продолжает свой вечный путь навстречу подвигу. ■

Наталия Макуни