Мы Вконтакте Мы в Facebook

Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

Как отключить: Инструкция

Описание к картинке

Меню

Рубрика Интервью

СТАТЬЯСредневековье живет в каждом из нас: интервью с Мариной Абрамовой о средневековом сознании и литературе

Средневековье – эпоха, овеянная ореолом выдумки. Короли, рыцари и прекрасные дамы или грязь, грубость нравов и инквизиция – у каждого из нас в голове свой набор «ярлыков» для этого исторического периода. Насколько мы на самом деле близки к нашим далеким предшественникам, что общего между «Звездными войнами» и Сирано де Бержераком и почему литература Средних веков актуальна до сих пор, мы поговорили с Мариной Анатольевной Абрамовой, кандидатом филологических наук, доцентом кафедры истории зарубежной литературы филологического факультета МГУ и специалистом по литературе западноевропейского Средневековья и Ренессанса.

– Марина Анатольевна, что Вас, как исследователя, заставило обратиться именно к теме Средневековья?

– Изначально я шла на факультет заниматься совсем другим – литературой XX века. Но обаяние личности моих преподавателей, Константина Валериановича Цуринова, читавшего у нас курс литературы Средних веков, и Георгия Константиновича Косикова, изучавшего французское Средневековье, было столь велико, что мои приоритеты постепенно сменились. Отчасти этот выбор был продиктован и политическими соображениями:  говорить то, что хочешь, занимаясь XX веком, было невозможно, а здесь перед исследователем простиралось широкое поле деятельности. Подумаешь, ковыряется в своем Абеляре или  «Песне о Роланде», кому интересны «дела давно минувших дней»? 

Абрамова Марина Анатольевна

Абрамова Марина Анатольевна. Фото из личного архива.

В советскую эпоху все мы, в той или иной степени, уходили во внутреннюю эмиграцию, в том числе и в Средневековье. Но, на самом деле, эта эпоха оказалась и актуальной, и безумно интересной, и увлекла меня навсегда.

 

– Как Вам кажется, в чем актуальность средневековой литературы в наши дни?

– Несмотря на разность и эпох, и мышлений, основные вопросы, которые ставили перед собой люди Средневековья, во многом совпадают с нашими. Есть такое расхожее представление: «Что они там понимали, в этом своем Средневековье?». Современный исследователь порой снисходительно гладит по головке ученого или писателя той эпохи за каждое открытие: мол, и это понял, молодец! 

А на самом деле во многом они разбирались гораздо лучше нас. Некоторые важнейшие достижения средневековой мысли до сих пор остаются утраченными, и изучение Средневековья помогает их заново обнаружить, осознать и воскресить. Об этом хорошо писал в «Категориях средневековой культуры» Арон Яковлевич Гуревич: «Мы должны им поставить наши вопросы, но постараться услышать их ответы». Мы слишком часто навязываем свою точку зрения, а мне кажется, что, занимаясь другой эпохой, нужно учиться слушать своего «собеседника» и быть внимательнее, к тому, что говорит он, а не ты.

 

– Что же средневековые люди понимали такого, чего не понимаем сейчас мы?

– У них было совершенно особое представление и о времени, и о пространстве, и о связи со своими предками и потомками. Лично меня всегда поражало средневековое представление о неразрывности всех членов рода. Недаром образ генеалогического древа возникает именно в эту эпоху. Умерших предков не рассматривали, как несуществующих или ушедших навсегда, они оставались частью рода, этого живого организма. Также – будущими ветвями этого огромного дерева – мыслились и потомки. То есть человек ощущал себя неким провозвестником тех, кто появится потом, и эта удивительная связь с прошлым и будущим была для него мощным подспорьем. Элементы подобного сознания до сих пор сохранились в деревнях, но у современного человека по большей части сознание атомизированное: он сам по себе, и ему никто не нужен. И только с жизненным опытом понимаешь, насколько это единство на самом деле важно. Даже смерть средневековый человек воспринимал иначе. В карнавальной культуре, про которую так много писал выдающийся ученый М.М. Бахтин, есть образ «беременной смерти», всегда несущей с собой обновление, немыслимой без последующего рождения. Мне кажется, этому удивительному самоощущению у древних стоило бы поучиться.

 

– Получается, что средневековый человек не настолько боялся смерти?

–Конечно. Естественный страх перед ней, конечно, оставался, но противовесом ему выступали как христианские представления о том, 

Умерших предков не рассматривали, как несуществующих или ушедших навсегда, они оставались частью рода, этого живого организма. Также – будущими ветвями этого огромного дерева – мыслились и потомки.

что истинная жизнь начинается не здесь, так и языческое ощущение себя элементом огромного природного организма. И пусть ты лишь песчинка во Вселенной, ты к ней причастен.

 

– Почему же эти открытия оказались утеряны? Мы так часто возвращаемся к идеалам Возрождения, а Средневековье незаслуженно забыто.

– Оно далеко не настолько забыто, как кажется. Средневековье возрождали писатели-романтики, многие из нас воспитаны на «Айвенго» Вальтера Скотта. Или вспомним прекрасную немецкую поэзию. Согласно общепринятому мнению, эпоха Возрождения нам ближе, но это тоже иллюзия – мы подстраиваем ее под себя. Люди Ренессанса были совсем другими, и их отношение к предшествующим векам далеко не однозначно. Возрождение действительно прекрасно, но эту точку зрения еще и активно пропагандировали, особенно в советскую эпоху, когда нужно было сформировать в сознании масс ренессансный идеал развитого, внешне прекрасного, спортивного человека. Я думаю, что «далекость» Средневековья – мнимая. Оно в подспудном состоянии живет в каждом из нас, а его темы и герои находили отражение как в русской культуре, так и в советской.

 

– Расскажите, пожалуйста, побольше об этих «отражениях».

– Прежде всего, это поэзия начала XX века. Средневековой литературой в свое время вдохновлялся  Александр Блок, Марина Цветаева в своём чудесном стихотворении «Роландов рог» создала образ героя, который никогда не сдается; и как же не упомянуть строки Мандельштама:

Я не слыхал рассказов Оссиана,

Не пробовал старинного вина;

Зачем же мне мерещится поляна,

Шотландии кровавая луна?..

Столь же активно развивалось и изучающее эту эпоху литературоведение: вспомним горьковскую «Библиотеку всемирной литературы», в рамках которой вышло множество переводов старинных произведений; переводы и исследования прозорливейшего Бориса Исааковича Ярхо; работы Ольги Михайловны Фрейденберг…

 

– Этот интерес к прошлому тоже был внутренней эмиграцией?

– Конечно. И оппозицией в какой-то мере тоже.

– Как Вам кажется, чем продиктован сегодняшний интерес к фэнтези – это тоже попытка внутренней эмиграции?

– Думаю, что это, скорее, реинкарнация ностальгической утопии, тоска по идеалу. «Звездные войны» или романы Толкиена - яркое ее воплощение. 

 

Ивейн сражается с Гавейном, иллюстрация к роману Ивейн, или Рыцарь со львом (ок. 1295)

Ивейн сражается с Гавейном, иллюстрация к роману «Ивейн, или Рыцарь со львом» (ок. 1295)

Надо сказать, что подобные утопии создавались и ранее – и в эпоху Возрождения, и в XVII веке. Вспомним дилогию «Иной свет» Сирано де Бержерака, описавшего солнечные и лунные государства и их жизненный уклад – вот вам и фантастика, и фэнтези!

 

О любви, поэзии и здоровом сакральном смехе

– Марина Анатольевна, расскажите, пожалуйста, о другом важном открытии литературы и культуры Средневековья – о культе любви.

– При всем моем глубоком уважении к эпохе Античности, совершенно новое понимание любви – завоевание именно Средних веков. Античная эпоха таких эмоций не знала, и Овидий и Катулл складывали свои прекрасные строки именно о телесной любви, любви-страсти. Глубоко духовное, возвышенное чувство, служение женщине, отношение к ней как к средоточию абсолютных добродетелей – все это вошло в мировую культуру только с появлением идеала куртуазной любви. А он, в свою очередь, привел и к открытию психологизма. Его первые примеры можно найти в рыцарских романах, где герои постоянно пытаются понять, что с ними происходит. В романе Кретьена де Труа «Ивейн или рыцарь со львом» главный герой покоряет свою избранницу Лодину словами о том, что готов отдать за нее жизнь.

«Мне такого еще никто не говорил», - отвечает впечатленная героиня, и она права – подобное самопожертвование мужчины в любви действительно было открытием. Кретьен де Труа, безусловно, гениальный писатель: он первым в истории европейской литературы поднял множество вопросов и проблем – например, важнейшую тему любви и чести, со многих позиций рассмотренную им в романе «Ланселот или Рыцарь телеги».

 

– А если говорить о знаменитой истории «Тристана и Изольды»? Там продолжается античная тема рока?

– Любопытный вопрос. Рок в этой истории, конечно, присутствует, но скорее для того, чтобы снять вину с героев. Они ведь нарушают христианские заповеди, но для читателя главные герои всегда должны оставаться положительными, поэтому в сюжете появляется любовный напиток. Но герои влюбляются друг в друга гораздо раньше, когда у Изольды не поднимается рука убить Тристана, сразившего на поединке ее дядю, и мы видим, как боевая ирландская девушка постепенно превращается во влюбленную женщину. Очень интересен и любовный треугольник с королем Марком – ведь монарх далеко не так положителен, как это может показаться. С одной стороны, он любит Тристана и Изольду, как своих детей и пытается на все закрыть глаза, а с другой стороны, он поступает с ними очень жестоко – вспомним, например, эпизод, когда он отдает Изольду прокаженным, в средневековом обществе это было страшнее казни. Сила этой истории в частности и средневековых романов вообще в том, что их образы крайне противоречивы. Существует мнение, что в литературе Средних веков все просто и однозначно – да ничего подобного!

 

– Как Вам кажется, какая история трагичнее – Ромео и Джульетты или Тристана и Изольды?

– Мне кажется, что все-таки Тристана и Изольды. В «Ромео и Джульетте» конфликт чисто внешний – между Монтекки и Капулетти, но между влюбленными его нет, поэтому их смерть, по сути, трагическая случайность. 

А в «Тристане и Изольде» конфликт как внешний, так и внутренний, ведь на протяжении всего романа наши герои постоянно мечутся между любовью и своим долгом – вассала и верной жены. Эта внутренняя борьба совершенно неизбывна и иначе, как смертью, закончиться не может. Впрочем, надо отметить, что любовь Тристана и Изольды нельзя назвать куртуазной, это истинная страсть, им мало любви «издалека», они должны быть постоянно вместе, в том числе и телесно. Главный завет куртуазности – чувство меры, а оба героя совершенно теряют голову. Тема безумия выражена и в тексте: в одной из версий романа Тристан после долгой разлуки с Изольдой попадает к королевскому двору в облике юродивого, шута, и при всех рассказывает любимой их собственную историю, чтобы та его вспомнила. Это далеко выходит за рамки куртуазной любви. Впрочем, может, именно поэтому сюжет романа пережил все последующие эпохи и вдохновил Вагнера и прерафаэлитов.

 

– Кстати, о безумии и шутовстве. Пародии на рыцарские романы появились еще до «Дон Кихота» Сервантеса?

– Да, их уже в те времена существовало огромное количество. Например, «Окассен и Николетта», где главный герой вместо прекрасной дамы влюбляется в пленницу, вместо того, чтобы совершать подвиги, без конца плачет и вздыхает по своей возлюбленной, а легкое ранение в плечо повергает его в полное уныние. Так, как наш «рыцарь» совершенно пассивен, Николетте приходится брать инициативу в свои руки – сбегать из башни, строить для них шалаш – отсылка к шалашу Тристана и Изольды… 

Рохелио Эгускиса. Тристан и Изольда, 1912

Рохелио Эгускиса. Тристан и Изольда, 1912

Сила этой истории в частности и средневековых романов вообще в том, что их образы крайне противоречивы.

Также был популярен «Роман о Лисе», пародировавший эпос, где главный герой-пройдоха выдает себя за короля – типичный карнавальный мотив. Так что смеялись  средневековые авторы над рыцарством порядком.

 

– Почему же возникала столь сильная потребность в осмеянии?

– Наверняка вы замечали, что пародируется только то, что популярно. В какой-то степени почетно стать мишенью пародии – это значит, что ты у всех на слуху. В Средневековье, а нередко и сейчас осмеяние не означает отрицания. Пародия высмеивает какое-либо явление не для того, чтобы оно погибло, а чтобы его утвердить. Вспомним знаменитый сакральный смех по отношению к богам: он лишь доказывает их особую природу, ведь они остаются богами – вопреки и благодаря ему. Таким образом, в Средневековье пародия утверждала популярные жанры.

 

– Какие книги Вы могли бы назвать «средневековыми бестселлерами»?

– Очень популярны были рыцарские романы. Настолько, что во времена позднего Средневековья участники турниров приезжали на них под личиной Ланселота или Тристана и при этом еще и вели себя как литературные герои. Это было почти постмодернистской игрой, эстетизацией действительности и поиском идеала в минувшей эпохе, о котором очень интересно пишет Йохан Хейзинга в «Осени Средневековья».  Помимо рыцарских романов, нужно сказать и о дошедших до нас произведениях устной традиции. То, что их записывали – уже признак «бестселлера», иначе их не захотели бы зафиксировать. Безусловно, это эпические «песни» о Роланде, Сиде и Нибелунгах. Очень популярна была и поэзия, изначально тоже существовавшая в устной форме. Стихи не читались, а пелись, и одним из ключевых жанров лирики была канцона. То, что их начали записывать, а потом еще и придумывать трубадурам литературные биографии, было признаком необыкновенной популярности.

 

– Кстати, о трубадурах. Подскажите, с какими авторами стоит в первую очередь познакомиться неискушенному в этой поэзии читателю?

 Если говорить о любовной лирике, то очень интересна фигура Джауфре Рюделя с его знаменитой «любовью издалека». Жизнеописания трубадуров придумывались на основе их стихов, и про Рюделя создали очень красивый миф: согласно нему, поэт был влюблен в графиню Триполитанскую, которую никогда в жизни не видел, и посвящал ей все свои стихи. Наконец, он отправился в поход, чтобы встретиться с ней и сказать о своей любви, но по пути смертельно заболел. Графиня узнала о приезде больного поэта в Триполи, пришла к нему на корабль, и он умер у нее на руках. Этой легенде посвящена одна из замечательных картин Врубеля – «Принцесса Греза». Но любовь – лишь один полюс поэзии трубадуров. Совсем другая тематика волновала, к примеру, Бертрана де Борна. Даже его прозвище было «говорящим». «Борн» по-провансальски «борьба», «сражение», в приложении к человеку это можно перевести как «забияка». Поэт был известен горячим нравом, и в сирвентах, адресованных своим врагам, он осыпает их множеством проклятий, надеясь на заклинательную функцию слова. Выражает поэзия трубадуров и пробудившееся авторское самосознание: в своих стихах они нередко спорили, как эти стихи, собственно, нужно писать. У них даже существовал специальный жанр для литературного спора, так называемая тенсона или джок партит, где два участника доказывают противоположные мнения. Часть трубадуров выступала за «светлый», понятный каждому, стиль поэзии, а другая защищала «темный стиль», полный иносказаний.

– Почему же часть поэтов предпочитала «темный» стиль?

– Желание поэтов сочинять стихи именно в нем объяснимо, ведь одним из понятий куртуазной любви была тайна. Поскольку куртуазный поэт по законам жанра был влюблен в жену сеньора, это нужно было хранить в секрете, и «темный» стиль способствовал этому. Существовало замечательное понятие «дамы-ширмы» – это дама, которой ты в глазах всех посвящаешь стихи, но та, кого ты любишь, прекрасно понимает, что на самом деле это  ей. У Данте в «Новой жизни» был эпизод, где Беатриче обижается на него за знаки внимания, оказываемые  другой, а на самом деле поэт всего лишь следовал заветам куртуазной лирики.

– Значит, трубадуры умели и любить, и спорить, и теоретизировать…

– А еще они прекрасно умели смеяться над собой. У того же Бертрана де Борна есть замечательное стихотворение «Составная дама», где он мечтает создать свой идеал, взяв от одной красавицы кудри, от другой – речь, от третьей – очи, и так далее. Безусловно, это и самопародия, и насмешка над любовной лирикой того времени. Существовал у поэтов той эпохи и жанр шутливых поношений. Так что у трубадуров можно найти самые разные стихотворения, и не только у них. Вспомним замечательных труверов, писавших на старофранцузском языке и придумывавших себе различные маски – Сорвавшего не вовремя поцелуй или Идеального возлюбленного, который всегда знает меру. Средневековая поэзия крайне интересна и разнопланова, и каждый сможет найти в ней что-то свое.

Бертран де Борн. Иллюстрация XIII века

Бертран де Борн. Иллюстрация XIII века

– Не секрет, что сейчас в интернете есть очень популярные паблики, посвященные переиначиванию картин и гравюр Средневековья. Как Вам кажется, почему они нравятся такому большому количеству людей?

– Вы о паблике «Страдающее Средневековье»? Там иногда попадаются очень удачные вещи.

 

– Вы тоже его читаете?

– Конечно, читаю. (Марина Анатольевна улыбается). К сожалению, большая часть публикаций в таких пабликах грубовата – не с точки зрения языка, а в смысле снисходительного, откровенного «похлопывания по плечу», о котором я говорила выше. Но иногда этого удается избежать и получается действительно смешно. Когда на старинные изображения мы накладываем свои понятия с современными реалиями – теми же мобильниками, к примеру – комический эффект возникает именно в силу разницы сознаний. Я думаю, что нас прельщает эта непохожесть, человек всегда хочет познать то, что ему незнакомо. 

Стихи не читались, а пелись, и одним из ключевых жанров лирики была канцона. То, что их начали записывать, а потом еще и придумывать трубадурам литературные биографии, было признаком необыкновенной популярности.

Эта тяга, кстати, тоже роднит нас с человеком Средневековья. Вспомним русское «Хожение за три моря» Афанасия Никитина или рыцарский роман об Александре Македонском. Вот уж где автор дал себе волю в изображении экзотики и чудес! Конечно, с античным прототипом этот Александр имел мало общего…

 

– Кстати, об Античности. Что, вопреки разрыву с древней традицией, средневековая литература у нее все-таки унаследовала?

– Несмотря на то, что в Средневековье Античности боялись, как культуры язычников, античная любовь к слову, и некоторые философские категории, и существовавшие жанры значительно повлияли на литературу Средних веков. А XII век вообще, как известно, был назван «овидианским возрождением» – увлечение стихами великого римского поэта было в образованных кругах повсеместным.

Рафаэль Санти. Видение рыцаря, 1504

Рафаэль Санти. «Видение рыцаря», 1504

– Как раз хотела поговорить с Вами о «Возрождении» XII века в Провансе и подавившем его Альбигойском крестовом походе. Как Вам кажется, чего испугалась церковь? Свободомыслия?

 Ее мотивы, прежде всего, были политическими. Если называть вещи своими именами, церковь просто хотела захватить лакомый кусочек Европы. В то время это была очень благодатная земля, как в смысле климата, так и экономического процветания. Прованс был перекрестком различных культур, именно там зародилась лирическая поэзия, сформировались первые светские дворы, рыцарские и куртуазные понятия…

Существовала там и альбигойская ересь, и именно она выступила формальной причиной крестового похода. 

В ходе жесточайших альбигойских войн Прованс был разорен, и именно с них началась позорная история инквизиции во Франции. Впрочем, трубадурам удалось спастись: они нашли приют при различных европейских дворах и положили начало лирике  других регионов – и галисийско-португальской, и каталонской, и итальянской.

 

– Марина Анатольевна, в чем же все-таки мы, люди XXI века, похожи с человеком той далекой эпохи?

– Наверное, в вечных вопросах – любви, стремлении к идеалу. Средневековое искусство, с одной стороны, очень «нормированное», а с другой – по-человечески осязаемое. Как раннесредневековые домики или храмы – они неровные, с кривыми окошечками, но можно дотронуться до этих шероховатых камней и почувствовать их тепло. Мне кажется, что своеобразная интимность этого искусства нам – во всяком случае, мне – очень близка. Я люблю правильный и торжественный стиль классицизма и позднейших эпох, но, мне кажется, читатели немного устали от него за последние несколько столетий и теперь хотят чего-то «готического». Может быть, даже средневековой простонародной грубости, ведь бытовавшие в народной культуре фаблио и фарсы действительно очень смешны. Думаю, если бы в наше время кто-нибудь поставил их на театральной сцене, они бы пользовались большой популярностью. ■

Беседовала Наталия Макуни

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Вход

Войти с помощью социальных сетей

Регистрация

Войти

Зарегистрироваться с помощью социальных сетей

Восстановка пароля

Зарегистрироваться
Войти

Нашли ошибку в тексте?