Взглянув бегло даже на названия категорий, вы придете к выводу о многоступенчатости содержания «Мартиролога», о пошаговом приближении к личностному началу, духовному ядру.
Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.
Как отключить: Инструкция
Андрей Тарковский начал вести дневник 30 апреля 1970 года и закончил 15 декабря 1986 года, за две недели до смерти в Париже. Дневник наполнен вставками различных документов, зарисовок, фотографий — все эти материалы, включая сами тексты, хранились и хранятся во флорентийском архиве, «где Международным Институтом имени Андрея Тарковского в Италии собраны все личные материалы Андрея Арсеньевича из Москвы, Рима, Лондона и Парижа».* Публикация 2008 года была осуществлена сыном режиссера, Андреем Андреевичем Тарковским. Как он пишет в предисловии к книге, «в ней собраны полные тексты дневников», что в определенном смысле настраивает читателя на доверие к печатному слову данного издания. Это ли ждет читателя под обложкой?
Свои дневники Тарковский назвал «Мартиролог», и тем самым будто охарактеризовал не только свою судьбу, но и судьбу своих записей. «Перечень пережитых мучений» стал свидетельством размышлений автора о происходящем в его внешней и внутренней жизни, он стал действительным документом о страданиях художника, философа, творца в режиме несвободы и нестабильности. О том же, каким запутанным путем пошли дневники после смерти режиссера, будет сказано в заключительной части статьи.
Остановимся подробнее на самом тексте дневников.
Материал дневников можно распределить по четырем основным смысловым категориям:
— общение с властью;
— быт и отношения с социумом (куда я отношу семью, друзей и приятелей);
— рецепция прочитанного и просмотренного и вытекающая из нее рефлексия о собственном творчестве;
— философские размышления о первопричинах и вечных вопросах.
Все это богатство смыслов образует ничем не заменимую и никаким иным способом не достижимую глубинную биографию художника. Взглянув бегло даже на названия категорий, вы придете к выводу о многоступенчатости содержания «Мартиролога», о пошаговом приближении к личностному началу, духовному ядру. Через внешне-событийное проступает внутреннее, трагедийное, метафизическое. Но до каких пределов автор допускает читателя?
Общественная и творческая жизнь Андрея Арсеньевича всегда и неизбежно была связана с властью и ее представителями. Взаимодействие с руководством «Мосфильма» и Госкино на протяжении многих лет проходило крайне напряженно и болезненно для режиссера. Из года в год записи в «Мартирологе» наполняются переговорами и встречами с высшими представителями культурной линии страны. Общение с ними строится на законе тотального непонимания и неприятия друг друга: чиновники хотят получить (или вернее будет сказать, собственноручно выковать, отполировать) достойную советской партии кинокартину; художник же хочет свое авторское видение, свое поэтическое слово, донести до зрителя незамутненным.
Государственные силы в лице таких партийных деятелей, как Ф. Т. Ермаш (председатель Госкино, начиная с 1972 г.) или Н. Т. Сизов (генеральный директор «Мосфильма», начиная с 1971 г.) многие годы принимали самое активное участие в жизни Тарковского, личной и творческой. Именно через них проходил процесс обсуждения замысла фильма, сценария, актерского состава, постановки, бюджета, местоположения съемок, перемещений и содержания съемочной группы, монтажа и характера общей тональности кинокартины. Без их ведома и участия режиссер не имел возможности ни выезжать за границу, ни заключать сделки с иностранными кинокомпаниями и продюсерами, ни вообще как-либо отклоняться в сторону от намеченного представителями партии пути.
Взглянув бегло даже на названия категорий, вы придете к выводу о многоступенчатости содержания «Мартиролога», о пошаговом приближении к личностному началу, духовному ядру.
Любое решение контролировалось и регулировалось.
«21 сентября 1970. Сегодня день неудач. Во-первых, выпуск «Рублева», как оказывается, связан с сокращением его на 10 минут, что я, якобы, обещал когда-то Черноуцану. Я этого не могу обещать хотя бы потому, что вся многолетняя борьба за картину ведется в связи с ее сокращением и невмешательством в ее теперешнюю структуру. Бред какой-то. Какой-то обман. Но картину я, конечно, сокращать не буду.
Во-вторых, рухнула поездка в Японию*. В Комитете «решили» в связи с закрытием «Экспо» нас туда не посылать. Завтра к 11 часам иду на прием к Баскакову.
Боже мой! Когда же кончатся эти обманы, фальшь и предательство этих идиотов?».*
«13 августа 1981. Уже живу итальянскими проблемами*. А вдруг все сорвется, не разрешат? Это будет ужасно».*
Попытки госслужащих руководить ходом мыслей и передвижений не оставляли Тарковского всю его сознательную режиссерскую жизнь. Каждая картина проходила острую цензуру и предвзятый смотр. Как правило, проблема коренилась в размере фильмов (всегда слишком длинных для кинопроката) и настроении, присущем киноязыку Андрея Арсеньевича (всегда слишком “непонятному”, метафоричному и туманному).
«12 января 1972 год. Вчера Н. Т. Сизов продиктовал замечания и претензии к «Солярису», накопленные в разных инстанциях — в отделе культуры ЦК, у Демичева, в Комитете и Главке. Этих замечаний я записал 35. Вот они, эти замечания. Их очень много, и они (если их выполнить, хотя это и невозможно), разрушили бы до основания картину.<…>
3. Из какой формации летит Кельвин? Из социализма, коммунизма, капитализма? <…>5. Изъять концепцию Бога. (?!)<…>15. Не нужна сцена с Матерью. <…>».*
Стоит ли оговаривать, какой горечью наполнены эти места в дневниках?
Это сцены искреннего и в чем-то наивного неумения не столько принять человеческую (читай государственную) враждебность, сколько отречься от попыток сотрудничества с людьми, не желающими (или неспособными?) постигнуть его замысел. Раз за разом режиссер не оставляет попыток достучаться до чиновничьих сердец, что неизменно ведет к разочарованию и трагедии.
Иную роль играют записи второй категории. К ним я отношу заметки о быте, домашних и финансовых делах, а также взаимоотношения с семьей, друзьями и широким кругом общения режиссера. Прочитав «Мартиролог», я уверена, вы не сможете не заметить совершенно поражающее количество подсчетов заработка, расходов, списков необходимых вещей и различных хозяйственных дел (начиная от покупки продуктов и заканчивая ремонтом дома в Мясном). Мелочность, скрупулезность, практичность или сосредоточенность на личностно-семейном?..
«2 ноября 1979 год. Выступление в НИИ Радио Тв (100 р.)
А. С. — 25 р.
3 ноября 1979 год. Вале взаймы — 100 р.»*
Заметное место в дневниках отведено записям о семье Тарковского — в особенности, о второй жене режиссера Ларисе и сыне Андрее. С необъяснимой регулярностью жизнь разделяет их, что заставляет режиссера месяцами (иногда годами) переживать муки разлуки. Это и отозвалось в текстах постоянной тоской и беспокойством. Начиналось все с простых поездок (в деревню на лето, на лечение в другой город), а закончилось многолетней разлукой с сыном, периодом, когда его не выпускали из Советского Союза к отцу в Италию. Эта разлука, по мнению Тарковского и его близких, объяснялась стремлением чиновников воздействовать на режиссера-перебежчика. Все свидетельствовало о том, что Тарковский был близок к иммиграции в Италию, поэтому в ход шли любые средства, даже скрытый шантаж, как считала семья. Безусловно, мы едва ли в праве безапелляционно выносить такие приговоры, но факты, изложенные Тарковским в дневниках, весьма красноречивы.
«21 сентября 1982 год. В воскресенье прилетела Лара. С субботы я уже на новой квартире. Лара привезла Тяпины фотографии. Рассказала о своих мытарствах. Судя по всему, Тяпа не приедет, более того — боюсь, что Лару не выпустят обратно, если она вернется в Москву, как она должна сделать по договоренности с Госкино».*
«27 сентября 1982 год. Утром виделся с Ронди по поводу Андрюшки.
Он сказал, что будет очень трудно, т.к. «по протоколу» нельзя просить А. у правительства, а итальянское правительство не имеет основания просить для меня сына из СССР».*
«10 января 1986 год. Позвонила [Марина Влади] и сказала, что Воронцов, посол, сказал ей, что Андрюшу выпускают буквально на днях. Неужели нужно смертельно заболеть, чтобы быть вместе!»*
Плач по родным не единственная причина звучащей тоски в дневниках. Состояние разъединенности и одиночества сопровождает автора на протяжении всех описанных 16-ти лет, прерываясь на мгновения гармонии с миром людским и небесным. Страницы «Мартиролога» испещрены горестными размышлениями об отце, матери, первой семье (Ирме Рауш и сыне Арсении), о разговорах с друзьями и новыми знакомыми. Есть и темные страницы разлада с Ларисой, есть ссоры с коллегами и приятелями. В сообщениях этого типа мы сталкиваемся с другим Тарковским — беспощадным к слабостям и малодушию близких, резким в характеристиках и оценках. Еще более кричащие оценки и максималистские приговоры режиссер раздает творениям коллег по цеху — отечественным и зарубежным фильмам, выходящим на экраны в это время. Абсолютно категоричен и прямолинеен Тарковский, когда дело касается кинематографа. Кажется, ничто не способно смягчить его критику — даже давно заслуженная слава мэтра. Его оценки проницательны и точны.
Это касается и литературных произведений, анализ которых занимает значительное место в дневниках. Тарковский для всех в равной степени намечает наивысшую планку идеала и судит любого с точки зрения этого, может быть, недостижимого, но необходимого эталона. Любое произведение искусства, по мнению автора дневников, должно соответствовать высоким этическим, эстетическим и психологическим ценностям, так как цель искусства он видел во “вспахивании” души читателя/зрителя, в толчке ее к страданию, страху и очищению.
«7 сентября 1970 год. Случайно прочел в «Новом мире» «Казанский университет» Евтушенко. Какая бездарь! Оторопь берет. Мещанский Авангард».*
Тарковский десятки страниц исписывает полными цитатами из своих любимых авторов, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, Г. Гессе. Есть выписки из А. С. Пушкина, А. Белого, М. Монтеня; Евангелия, восточных эзотерических трактатов, трудов античных классиков. В целом, это очень пестрая библиотека. На страницах дневников широкий круг интересов Андрея Арсеньевича естественным образом трансформируется в замыслы, картины и сюжеты. Впитывая философию величайших мыслителей, режиссер неминуемо перерабатывал ее в материал для осмысления в рамках кинематографического и театрального искусства. «Цитатами из любимых авторов он то подкрепляет свою мысль, то провоцирует ее, а иногда и со-медитирует посредством этих выписок. Все они в совокупности не просто дают нам представление о круге чтения режиссера и мыслителя-мистика, о его ментальных приоритетах, но и являются частью той уникальной мировоззренческой системы, над выработкой которой он трудился изо дня в день».* Так происходит переход к записям последней выделяемой мной категории.
Едва ли не половина письменного текста «Мартиролога» посвящена лирико-философским отступлениям Тарковского на великие, вечные темы. Кто такой творец и какова его миссия среди людей? Какая роль отведена ему, автору, лично? Какими путями реализовать эту миссию? Ради чего жить и что такое счастье? В чем суть и ценность искусства?...
Впитывая философию величайших мыслителей, режиссер неминуемо перерабатывал ее в материал для осмысления в рамках кинематографического и театрального искусства.
Монологи этого качества формируют некую магистральную линию, движение непрекращающейся напряженной мысли о себе и своем творчестве. Это мастерская работы духа и мысли мистика. Это место, где факт реальный (произошедшее, сказанное, воспринятое) превращается в факт метафизический, поэтический (явление образной системы языка искусства). Это среда, где художник учился «самовзнузданности»*, отказу от клишированности в мыслях и форме.
Погружаясь в сокровенные пространства лаборатории художника, мы приходим в восторг, упиваемся тонкостью мысли и уже не заостряем внимание на книге как таковой. Напрасно. Ведь, если мы критичнее отнесемся к тому, что у нас в руках, мы, в лучшем случае, останемся крайне неудовлетворенными.
В худшем, глубоко разочарованными. Самое время вернуться к судьбе дневников.
В первую очередь, возникает вопрос: почему оконченные в 1986-ом году тексты дошли до читателя только в 2008-ом году? «Мартиролог» был впервые напечатан уже в 1989-ом (первый том) и в 1991-ом (второй том) годах. В Берлине, на немецком языке, под руководством вдовы режиссера. Долгое время наследники архива Тарковского отказывали российским издателям в публикации дневников в России, причины чему неизвестны. Наконец, разрешение было получено и книга издана: сначала в Италии и затем импортирована на российский рынок. В своей рецензии на это книжное событие поэт, эссеист и переводчик Н. Ф. Болдырев-Северский проводит скрупулезное сличение двух вариантов дневников: текста немецкого и «оригинального» русского.
Автор приводит неопровержимые доказательства того, что издание сына значительно уступает в полноте и точности материала изданию вдовы. Какой-либо внятно-четкий принцип в отборе неиспользованного (или вырезанного?) материала отсутствует, так как опущены как полемические высказывания Тарковского об окружающих его людях, так и аполитичные сугубо философские рассуждения о разных предметах интереса Андрея Арсеньевича. «Когда в якобы полной версии «Мартиролога» так легко делаются купюры, то реальные пропорции тематических линий искажаются, а иные линии словно бы куда-то исчезают».* Читатель утрачивает возможность знакомства с цельным, истинно оригинальным текст.
Что следует из всего сказанного? Доступная сейчас отечественному читателю глубина погружения в сокровенную, непубличную духовную жизнь Андрея Тарковского не соответствует той степени искренности и широты материала, которая присуща оригинальному тексту дневников. При чтении и анализе дневников этот факт, на мой взгляд, должен быть принят во внимание. Будет ли когда-нибудь опубликован подлинный «Мартиролог» в том «перво-созданном», текстологически выверенном виде, в каком он был рожден рукой и мыслью режиссера? История безмолвствует пока. ■
Диана Приходько
Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER