Мы Вконтакте Мы в Facebook

Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

Как отключить: Инструкция

Описание к картинке

Меню

Рубрика Теория

СТАТЬЯКак литература меняет восприятие реальности

Литературный подход к фактам и вымыслу – неисчерпаемая тема для размышлений, особенно если речь идет о фактах чужой жизни. Возможно ли в принципе создать стопроцентно достоверную версию событий? Не лучше ли повернуть назад, столкнувшись с неприглядными фактами? Наконец, о ком все-таки пишет биограф, о другом или о себе? Естественно, и сами писатели иногда об этом задумываются – и даже создают своего рода метакомментарий на тему того, как литература формирует реальность.

Кто-то утверждает, что вымыслу не место в произведениях жанра non-fiction – но, кажется, фраза «основано на реальных событиях» прочно проникла в общественное сознание. Более того, по мере развития литературного процесса авторы художественных и нехудожественных текстов начинают активно создавать ситуации, в которых читатель так и не сможет определить разницу между фактическим и вымышленным. Разумеется, для литературоведов такой подход не в новинку. Исследователь Жан-Мари Шеффер, например, утверждает, что граница между фактом и вымыслом очень зыбкая – все попытки дать ей убедительное определение можно без труда опровергнуть. К примеру, если мы укажем на то, что факты предлагаются реальным человеком, а вымысел – специально сконструированным персонажем, «повествователем», то сразу зайдем в тупик. Например, американский романист и сценарист Уильям Голдман пишет фэнтези-роман «Принцесса-невеста», используя в качестве повествователя... романиста и сценариста по имени Уильям Голдман. Только самый дотошный читатель станет проверять сходство биографий настоящего и книжного Голдманов. В свою очередь, британский фантаст Джеймс Баллард пишет роман «Автокатастрофа» от лица кинопродюсера Джеймса Балларда. Если книжные Голдман и Баллард и вправду всего лишь авторские конструкты, то почему бы не дать им другие имена? Не для того ли они используют собственные паспортные данные, чтобы подчеркнуть принципиальное отсутствие разницы между биографическим автором и автором-повествователем?

Как видим, одного простого примера хватает, чтобы осознать сложность взаимоотношения литературной реальности и реальности «обычной», в которой живем мы с вами. Но есть и другой хороший пример, позволяющий понять, как трудно бывает отделить факты чужой жизни от вымысла – работа над биографией.  Действительно, сколько бы документов ни оказалось в распоряжении писателя, сколько бы интервью он ни провел, всегда есть риск неверной интерпретации событий или неаккуратной расстановки акцентов.

Т. Филлипс. Портрет Дж. Байрона (1835)

В результате чего за правду осознанно или неосознанно будет выдан качественный, хорошо сконструированный, убедительный вымысел. Ниже мы рассмотрим два произведения, в которых речь идет как раз об этом.

 

Скромный француз и кокетливая британка, или как Байрон не соблазнил Пандору

В рассказе «Биография», принадлежащем перу известного французского писателя Андре Моруа (который прославился прежде всего популярными биографиями), Англию посещает молодой автор Эрве Марсена. Он мечтает написать книгу о Байроне и найти для нее какие-то не известные до сих пор материалы. И хотя биография Байрона, по замечанию самого Марсены, уже изучена вдоль и поперек, ему это удается – автора знакомят с пожилой аристократкой, леди Спенсер-Свифт, чья дальняя родственница Пандора якобы была любовницей поэта. Попав в особняк пожилой дамы, писатель обнаруживает, что здесь уже водят экскурсии, и гиды говорят о недолгом романе Пандоры и Байрона как о свершившемся факте (а туристы, разумеется, с интересом слушают). Сама же леди Спенсер-Свифт с большим энтузиазмом воспринимает идею Марсены написать книгу и отдает ему дневники Пандоры. Примечательно, однако, что сама она их не читала, довольствуясь знанием «семейного предания», которым поделился с ней муж – Пандора была его прабабкой.

Марсена приступает к работе над записями и обнаруживает действительно богатый материал для будущей книги. Пандора – молодая мать, скучающая в браке; Байрон – приятель ее мужа, скучающий просто так. Между ними вспыхивает чувство, но, как следует из дневника Пандоры и писем Байрона, оно остается всего лишь платоническим, причем по довольно забавной причине:

влюбленным просто негде уединиться, а когда возможность для свидания находится, они друг друга не понимают. Байрон растроган готовностью Пандоры пожертвовать репутацией ради любви и решает оставить все как есть, а молодая женщина впоследствии выражает недовольство таким поворотом событий:

Как он не понял, что я ведь не могла сразу броситься ему на шею. Разве женщина, воспитанная в таких правилах, как я, и вдобавок такая молодая, могла повести себя с цинизмом тех бесстыдных распутниц, с какими он привык иметь дело до сих пор? Я должна была поплакать. А он, искушенный в любви мужчина, должен был успокоить, утешить меня и заставить уступить чувству, которое уже так сильно владело мною. Но он уехал, погубив все наши надежды! Никогда в жизни не прощу ему этого!

Ирония, однако, заключается не столько в этом, сколько в том, что Марсена и леди Спенсер-Свифт понимают друг друга еще хуже. Француз искренне очарован историей Пандоры и Байрона, но, к его удивлению, леди Спенсер-Свифт оскорблена предположением, что между ними не было связи:

– Nonsense! – воскликнула она. – Вы плохо разобрали текст или чего-нибудь не поняли... Пандора не была любовницей лорда Байрона?! Да все на свете знают, что она ею была. В этом графстве нет ни одной семьи, где бы ни рассказывали эту историю... Не была любовницей лорда Байрона!.. Очень сожалею, господин Марсена, но если таково ваше последнее слово, я не могу разрешить вам опубликовать эти документы... Как! Вы намерены разгласить во Франции и в здешних краях, что эта великая любовь никогда не существовала!

Как видим, благодаря действиям пожилой наследницы история Пандоры оказывается парадоксальным образом переписана в ее пользу – если та мечтала о связи с Байроном, но так и не получила ее, то как минимум прославилась.

 

По следам монстра

Если у Моруа мы имеем дело с довольно невинным, забавным анекдотом, то в рассказе Хулио Кортасара «Шаги по следам» биограф допускает в интерпретации фактов трагическую ошибку – и в свете соотношения фактов и вымысла параллели между рассказами выглядят очень показательно.

Сколько бы документов ни оказалось в распоряжении писателя, сколько бы интервью он ни провел, всегда есть риск неверной интерпретации событий или неаккуратной расстановки акцентов.

Здесь главный герой рассказа Хорхе Фрага работает над книгой о вымышленном аргентинском поэте Клаудио Ромеро, чьи стихи, популярные в начале ХХ века, продолжали пользоваться популярностью несмотря на удивительную скудность информации о самом Ромеро и его жизни. Читатель ненадолго обманывается, думая, что личность Ромеро интересует Фрагу только в свете его поэзии: ведь биограф намерен «синтезировать данные, идя по следам поэта, став его преследователем*, и, лишь настигнув его, можно будет раскрыть подлинный смысл творчества Ромеро».  

Скоро, однако, выясняется, что у Фраги не такая уж и выдающаяся научная и писательская карьера, которой совсем бы не помешал успех у публики. (То же в свое время испытывал и Ромеро, жаловавшийся на более удачливых, чем он, «ловких борзописцев».) Неудивительно, что Фрага подходит к написанию книги со всей серьезностью, задавая себе множество важных и нужных вопросов: и о том, не добавляет ли тайна жизни Ромеро прелести его стихам, и о том, не проецирует ли он собственную биографию на факты жизни поэта... Как и у Эрве Марсаны, однако, у Фраги есть козырь – информация о любовной связи между Ромеро и женщиной по имени Сусана Маркес.* Подобно Марсане, Фрага связывается с ее родственницей – но родственницей более близкой, дочерью от законного брака, в распоряжении которой находится любовная переписка ее матери и поэта.  Эти письма и становятся основой для книги, изображая Ромеро как тонко чувствующего влюбленного. Биография становится хитом и придает карьере Фраги необходимое ускорение.

Но, разумеется, сомнения мучили писателя не просто так, и в один прекрасный (или ужасный?) момент он понимает: «Не надо никаких доводов, никаких доказательств, все это – сплошной вымысел.

Хулио Кортасар (1914-1984)

Пусть были годы работы, сопоставление дат, желание идти по следу и отметать предположения, все это – сплошной вымысел». Вместо того, чтобы прислушаться к интуиции, Фрага анализирует письма Ромеро поверхностно и предпочитает не замечать их ужасный подтекст, который впоследствии подтверждает дочь Сусаны Маркес – на самом деле Ромеро толкнул женщину на панель.  Фрага пытается исправить ситуацию и сбивчиво излагает новую информацию, принимая литературную премию за свою книгу, но публика в недоумении, да и сам он понимает: подобно Ромеро, он совершил подлость.

Теперь он допускал свою тождественность с Ромеро, в которой не было ничего сверхъествественного. Узами братства связали их и лицемерие, и ложь, и мечта о головокружительном взлете, но и беда, поразившая их и повергшая в прах.

 Несомненно, в произведениях, описанных выше, речь идет о вымышленных ситуациях, но и в реальной жизни подобных примеров будет достаточно – стоит только вспомнить судебные разбирательства, которыми нередко заканчиваются презентации биографических книг или премьеры байопиков. Но, как видим, приравнять вымысел к фактам совсем нетрудно. И если от этого зависит наша репутация, соблазн приукрасить реальность может оказаться слишком велик – вне зависимости от того, маскируется ли невинное приключение или настоящее предательство. ■

Екатерина Рубинская

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Вход

Войти с помощью социальных сетей

Регистрация

Войти

Зарегистрироваться с помощью социальных сетей

Восстановка пароля

Зарегистрироваться
Войти

Нашли ошибку в тексте?

Желающим узнать, до какой степени беспринципности может дойти биограф, советуем ознакомиться с одноименным рассказом Кортасара – «Преследователь».

«Обычное жизнеописание и критические экскурсы грозят обернуться легковесной занимательностью, если ориентироваться на читателя, вкус которого сформирован кино и биографиями Моруа» - нет ли иронии в этом размышлении Фраги?