Сколько бы документов ни оказалось в распоряжении писателя, сколько бы интервью он ни провел, всегда есть риск неверной интерпретации событий или неаккуратной расстановки акцентов.
Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.
Как отключить: Инструкция
Кто-то утверждает, что вымыслу не место в произведениях жанра non-fiction – но, кажется, фраза «основано на реальных событиях» прочно проникла в общественное сознание. Более того, по мере развития литературного процесса авторы художественных и нехудожественных текстов начинают активно создавать ситуации, в которых читатель так и не сможет определить разницу между фактическим и вымышленным. Разумеется, для литературоведов такой подход не в новинку. Исследователь Жан-Мари Шеффер, например, утверждает, что граница между фактом и вымыслом очень зыбкая – все попытки дать ей убедительное определение можно без труда опровергнуть. К примеру, если мы укажем на то, что факты предлагаются реальным человеком, а вымысел – специально сконструированным персонажем, «повествователем», то сразу зайдем в тупик. Например, американский романист и сценарист Уильям Голдман пишет фэнтези-роман «Принцесса-невеста», используя в качестве повествователя... романиста и сценариста по имени Уильям Голдман. Только самый дотошный читатель станет проверять сходство биографий настоящего и книжного Голдманов. В свою очередь, британский фантаст Джеймс Баллард пишет роман «Автокатастрофа» от лица кинопродюсера Джеймса Балларда. Если книжные Голдман и Баллард и вправду всего лишь авторские конструкты, то почему бы не дать им другие имена? Не для того ли они используют собственные паспортные данные, чтобы подчеркнуть принципиальное отсутствие разницы между биографическим автором и автором-повествователем?
Как видим, одного простого примера хватает, чтобы осознать сложность взаимоотношения литературной реальности и реальности «обычной», в которой живем мы с вами. Но есть и другой хороший пример, позволяющий понять, как трудно бывает отделить факты чужой жизни от вымысла – работа над биографией. Действительно, сколько бы документов ни оказалось в распоряжении писателя, сколько бы интервью он ни провел, всегда есть риск неверной интерпретации событий или неаккуратной расстановки акцентов.
В результате чего за правду осознанно или неосознанно будет выдан качественный, хорошо сконструированный, убедительный вымысел. Ниже мы рассмотрим два произведения, в которых речь идет как раз об этом.
В рассказе «Биография», принадлежащем перу известного французского писателя Андре Моруа (который прославился прежде всего популярными биографиями), Англию посещает молодой автор Эрве Марсена. Он мечтает написать книгу о Байроне и найти для нее какие-то не известные до сих пор материалы. И хотя биография Байрона, по замечанию самого Марсены, уже изучена вдоль и поперек, ему это удается – автора знакомят с пожилой аристократкой, леди Спенсер-Свифт, чья дальняя родственница Пандора якобы была любовницей поэта. Попав в особняк пожилой дамы, писатель обнаруживает, что здесь уже водят экскурсии, и гиды говорят о недолгом романе Пандоры и Байрона как о свершившемся факте (а туристы, разумеется, с интересом слушают). Сама же леди Спенсер-Свифт с большим энтузиазмом воспринимает идею Марсены написать книгу и отдает ему дневники Пандоры. Примечательно, однако, что сама она их не читала, довольствуясь знанием «семейного предания», которым поделился с ней муж – Пандора была его прабабкой.
Марсена приступает к работе над записями и обнаруживает действительно богатый материал для будущей книги. Пандора – молодая мать, скучающая в браке; Байрон – приятель ее мужа, скучающий просто так. Между ними вспыхивает чувство, но, как следует из дневника Пандоры и писем Байрона, оно остается всего лишь платоническим, причем по довольно забавной причине:
влюбленным просто негде уединиться, а когда возможность для свидания находится, они друг друга не понимают. Байрон растроган готовностью Пандоры пожертвовать репутацией ради любви и решает оставить все как есть, а молодая женщина впоследствии выражает недовольство таким поворотом событий:
Как он не понял, что я ведь не могла сразу броситься ему на шею. Разве женщина, воспитанная в таких правилах, как я, и вдобавок такая молодая, могла повести себя с цинизмом тех бесстыдных распутниц, с какими он привык иметь дело до сих пор? Я должна была поплакать. А он, искушенный в любви мужчина, должен был успокоить, утешить меня и заставить уступить чувству, которое уже так сильно владело мною. Но он уехал, погубив все наши надежды! Никогда в жизни не прощу ему этого!
Ирония, однако, заключается не столько в этом, сколько в том, что Марсена и леди Спенсер-Свифт понимают друг друга еще хуже. Француз искренне очарован историей Пандоры и Байрона, но, к его удивлению, леди Спенсер-Свифт оскорблена предположением, что между ними не было связи:
– Nonsense! – воскликнула она. – Вы плохо разобрали текст или чего-нибудь не поняли... Пандора не была любовницей лорда Байрона?! Да все на свете знают, что она ею была. В этом графстве нет ни одной семьи, где бы ни рассказывали эту историю... Не была любовницей лорда Байрона!.. Очень сожалею, господин Марсена, но если таково ваше последнее слово, я не могу разрешить вам опубликовать эти документы... Как! Вы намерены разгласить во Франции и в здешних краях, что эта великая любовь никогда не существовала!
Как видим, благодаря действиям пожилой наследницы история Пандоры оказывается парадоксальным образом переписана в ее пользу – если та мечтала о связи с Байроном, но так и не получила ее, то как минимум прославилась.
Если у Моруа мы имеем дело с довольно невинным, забавным анекдотом, то в рассказе Хулио Кортасара «Шаги по следам» биограф допускает в интерпретации фактов трагическую ошибку – и в свете соотношения фактов и вымысла параллели между рассказами выглядят очень показательно.
Сколько бы документов ни оказалось в распоряжении писателя, сколько бы интервью он ни провел, всегда есть риск неверной интерпретации событий или неаккуратной расстановки акцентов.
Здесь главный герой рассказа Хорхе Фрага работает над книгой о вымышленном аргентинском поэте Клаудио Ромеро, чьи стихи, популярные в начале ХХ века, продолжали пользоваться популярностью несмотря на удивительную скудность информации о самом Ромеро и его жизни. Читатель ненадолго обманывается, думая, что личность Ромеро интересует Фрагу только в свете его поэзии: ведь биограф намерен «синтезировать данные, идя по следам поэта, став его преследователем*, и, лишь настигнув его, можно будет раскрыть подлинный смысл творчества Ромеро».
Скоро, однако, выясняется, что у Фраги не такая уж и выдающаяся научная и писательская карьера, которой совсем бы не помешал успех у публики. (То же в свое время испытывал и Ромеро, жаловавшийся на более удачливых, чем он, «ловких борзописцев».) Неудивительно, что Фрага подходит к написанию книги со всей серьезностью, задавая себе множество важных и нужных вопросов: и о том, не добавляет ли тайна жизни Ромеро прелести его стихам, и о том, не проецирует ли он собственную биографию на факты жизни поэта... Как и у Эрве Марсаны, однако, у Фраги есть козырь – информация о любовной связи между Ромеро и женщиной по имени Сусана Маркес.* Подобно Марсане, Фрага связывается с ее родственницей – но родственницей более близкой, дочерью от законного брака, в распоряжении которой находится любовная переписка ее матери и поэта. Эти письма и становятся основой для книги, изображая Ромеро как тонко чувствующего влюбленного. Биография становится хитом и придает карьере Фраги необходимое ускорение.
Но, разумеется, сомнения мучили писателя не просто так, и в один прекрасный (или ужасный?) момент он понимает: «Не надо никаких доводов, никаких доказательств, все это – сплошной вымысел.
Пусть были годы работы, сопоставление дат, желание идти по следу и отметать предположения, все это – сплошной вымысел». Вместо того, чтобы прислушаться к интуиции, Фрага анализирует письма Ромеро поверхностно и предпочитает не замечать их ужасный подтекст, который впоследствии подтверждает дочь Сусаны Маркес – на самом деле Ромеро толкнул женщину на панель. Фрага пытается исправить ситуацию и сбивчиво излагает новую информацию, принимая литературную премию за свою книгу, но публика в недоумении, да и сам он понимает: подобно Ромеро, он совершил подлость.
Теперь он допускал свою тождественность с Ромеро, в которой не было ничего сверхъествественного. Узами братства связали их и лицемерие, и ложь, и мечта о головокружительном взлете, но и беда, поразившая их и повергшая в прах.
Несомненно, в произведениях, описанных выше, речь идет о вымышленных ситуациях, но и в реальной жизни подобных примеров будет достаточно – стоит только вспомнить судебные разбирательства, которыми нередко заканчиваются презентации биографических книг или премьеры байопиков. Но, как видим, приравнять вымысел к фактам совсем нетрудно. И если от этого зависит наша репутация, соблазн приукрасить реальность может оказаться слишком велик – вне зависимости от того, маскируется ли невинное приключение или настоящее предательство. ■
Екатерина Рубинская
Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER