Мы Вконтакте Мы в Facebook

Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

Как отключить: Инструкция

Описание к картинке

Меню

Рубрика Жанр номера

СТАТЬЯЖанр номера: Хроника

Мы все привыкли к тому, что в центре изображения любого литературного произведения - человек, находящийся в сложных взаимоотношениях с другими людьми, Богом или абстрактными идеями (например, Раскольников). При этом совершенно неважно, личность ли это автора (и тогда мы говорим о таких автобиографических жанрах как дневник или исповедь) или героя. Но что если предметом изображения становится великое и ужасное Время?

Время появления: XVI век

Место появления: Англия

Канон: как таковой не существует

Распространение: европейские и американские литературы

Особенности: тесно связана с внелитературной реальностью, не существует вне исторических событий (связь намного теснее, чем у исторического романа).

Человек перед лицом времени

Время как субъект исторического процесса выступает на первый план в жанре хроники, который излагает относительно (почему относительно – увидим позднее) достоверные исторические события. Необратимый и подчиняющий себе всё и всех ход времени становится организующей силой сюжета.

Проблема под кодовым названием «человек перед лицом времени» появляется в эпоху Возрождения, сменяя собой проблему «человек перед лицом Бога», актуальную в Средние века, и проблемы рока, фатума, предначертанности судьбы, которые господствовали в умах людей античности. Именно тогда писатели и поэты, создавая литературные произведения, начинают обращаться к историческим хроникам, художественно переосмысляя и перерабатывая реальные исторические события в угоду цельности художественного замысла.

 

Исторические хроники Шекспира

Одним из таких ярчайших литературных «мистификаторов» истории был Уильям Шекспир, сам человек-загадка. Его десять знаменитых исторических хроник сюжетно опираются на «Хроники Англии, Шотландии и Ирландии» Рафаэля Холиншеда и, вероятно, на книгу «Союз двух прославленных семейств Ланкастеров и Йорков» Эдуарда Холла.

 

Ричард III Английский (портрет конца XVI века)

 

Эти хроники, среди которых «Генрих IV», «Ричард  III», составляют единый цикл, который, по мысли Шекспира, должен был отобразить становление английской государственности. Короли, именами которых названы хроники, интересны Шекспиру не как реально существовавшие люди, но как собирательные образы личностей в истории, то есть людей, ближе всех прочих соприкасающихся с вечностью и временем.

Так, современные историки считают, что Ричард III – сосредоточие земного зла для Шекспира – на деле не был таким уж отъявленным негодяем, каким он предстаёт в хронике. Скорее наоборот – по всей вероятности, он был не только талантливым организатором, но и смелым воином, который достойно принял смерть в бою. Причиной такой «демонизации» образа Ричарда специалисты называют долгое правление его победителя, Генриха VII, которое дало ему больше времени на то, чтобы «подкорректировать» историю. Но благодаря таланту Шекспира все эти «оправдания» меркнут перед литературным изображением братоубийцы, интригана и беспринципного лицемера.

Все десять хроник имеют открытый сюжет. Это значит, что сюжет является только эпизодом в цепи исторических событий и без них не может быть понят, а действующие лица перемещаются из одной хроники в другую, то исчезая, то появляясь вновь. Неизменным остаётся лишь главный герой всего цикла - неумолимое историческое время. Шекспир пытается доказать, что современная ему мощь 

Но благодаря таланту Шекспира все эти «оправдания» меркнут перед литературным изображением братоубийцы, интригана и беспринципного лицемера.

Английского королевства стала возможной только благодаря победе Тюдоров над Йорками, что восстановило законность престолонаследия. Точка крушения – убийство законного короля Ричарда II, не оставившего наследников, которое привело к нарушению гармонии бытия. Именно это событие стало причиной долгой и кровавой войны Алой и Белой роз и обусловило приход к власти «негодяя» Ричарда III. Ричард Глостер, ставший позднее королём Ричардом III, не просто убивает Генриха IV, его сына Эдуарда и всех своих многочисленных родственников, мешающих законно занять трон, по мысли Шекспира он совершает преступление куда более гнусное – решает изменить ход времени, «перепрыгнуть» через десятилетия возможных царствований этих королей. И Время мстит ему: гибель Ричарда –  это восстановление нормального течения времени, возврат к законности и гармонии, которые и помогают Англии стать великой державой. В любом учебнике зарубежной литературы вы найдете фразу о том, что Шекспир стоит как бы на рубеже Средневековья и Возрождения. Не в последнюю очередь это происходит именно из-за его концепции времени: господствовавшую в Средние века вертикаль (устремлённость ввысь, к Богу) Шекспир опрокидывает и превращает в горизонталь, изображая не статичность, но движение.

Дж. Эверетт Милле. Гугенот в День св. Варфоломея, отказывающийся огородить себя от опасности, надев белую повязку католиков, 1851-1852.

Хроника в эпоху романтизма. Проспер Мериме

Хроника отходит на задний план в классицистическую эпоху, ведь авторов интересует не столько история в её непрерывности, сколько правление конкретного современного им монарха, которого нужно изобразить идеалом мудрости и справедливости, но вновь ярко заявляет о себе в эпоху романтизма. Романтический интерес к индивидуальности, приоритет частного над общим в жанре хроники приводит к тому, что исторические события, существовавшие в действительности, изображаются в литературе глазами конкретных людей тех или иных сословий.

Примером такой «романтической» хроники может служить «Хроника царствования Карла IX» Проспера Мериме. Во время борьбы за свержение режима реставрации начинает активно развиваться французская историческая наука, которая, в свою очередь, даёт мощный толчок в развитии исторического жанра в литературе.

Франсуа Дюбуа. Варфоломеевская ночь, ок. 1572.

Общество охвачено интересом к собственному прошлому, книжные рынки наводняют романы Стендаля, Дюма, Гюго, де Виньи, Бальзака. «Хроника царствования Карла IX» рассказывает о событиях Варфоломеевской ночи и социальном напряжении, скапливавшемся до неё, на примере жизни двух братьев де Мержи: младшем, гугеноте, Бернаре, и старшем, Жорже, атеисте, который примкнул к католикам из чувства противоречия и в знак протеста против гугенотской верхушки.

Историзм Мериме – это уже не Шекспир с его довольно вольным обращением с историческими лицами и фактами. Мериме стремится к объективному изображению событий, вот только взгляд профессионального историка ему не интересен. Писатель признаётся: «Я с удовольствием отдал бы Фукидида за подлинные мемуары Аспазии или Периклова раба, ибо только мемуары, представляющие собой непринужденную беседу автора с читателем, способны дать изображение человека, а меня это главным образом занимает и интересует».

Именно с позиции интереса к человеку вообще Мериме анализирует события гражданской войны XVI века. Варфоломеевская ночь – это переворот государственный, но состоявшийся лишь благодаря тому, что его поддержали широкие народные массы, конкретные люди, которые поднимали руку на брата или друга. Поэтому его главные анти-герои – вовсе не Карл IX, или Генрих де Гиз с Екатериной Медичи, хоть их аморальность и очевидна. Куда страшнее религиозные фанатики, разжигающие в людях предрассудки и сеющие ненависть к ближнему вопреки заветам своей же Церкви.

Выбирая в качестве протагонистов обычных людей, братьев де Мержи, Мериме помещает их по разные стороны баррикад веры, одной только сценой невольного братоубийства показывая всю бесчеловечность гражданской войны.

 

Хроника в русской литературе. Аксаков и Салтыков-Щедрин

В русской литературе жанр хроники имеет уникальные черты – с полным правом мы можем говорить о так называемой «усадебной реалистической хронике», которая становится предметом изображения, например, у Аксакова. Его «Семейная хроника», где под фамилией Багровы выведены реально биографические родственники писателя, рассказывает историю нескольких поколений семьи Аксаковых, и главное место действия - усадьбы, в которых эти поколения проживали. В усадебной или семейной хронике время – замкнутое, оно как будто остановилось и замерло где-то в одной точке. Писателей, работающих в этом жанре, интересует не хронологическая последовательность событий, а воспоминания, ощущения, с помощью которых они надеются хотя бы ненадолго вернуться в идиллическое прошлое.

Ещё одна специфическая черта русской хроники – пародия, сатирическое изображение застойности, времени механического, подавляющего всё живое. Характерным примером является «История одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина: произведение, написанное от лица глуповских летописцев, фиксировавших важнейшие свершения градоначальников города Глупова с 1731 по 1825 год.

Ещё одна специфическая черта русской хроники – пародия, сатирическое изображение застойности, времени механического, подавляющего всё живое.

Автор называет себя лишь издателем случайно найденной тетради в глуповском архиве, он комментирует и поясняет её нарочито наивно, под напускным простодушием выражая «крамольные» мысли о тупости и безликости представителей власти, обличает их взяточничество и ограниченность.

Время у Щедрина, как и история человечества, бесконечно и сравнимо с горной рекой, чьё течение невозможно остановить. Так, когда один из по-настоящему страшных образов правителей Глупова, деспотичный Угрюм-Бурчеев исчезает, «словно растаяв в воздухе», автор говорит о том, что «история прекратила течение своё», подразумевая, конечно, не завершение истории как таковой, но конец истории забитых и покорных горожан, выносящих на своих плечах и Бурчеевых, и Органчиков.

 

Хроника в XX веке

ХХ век – время исторических событий, перевернувших мир. Столь резкие изменения привычного течения жизни не могли не найти отражения в литературе: писатели создают эпические полотна, где на примере истории жизни одного человека или одной семьи пытаются осмыслить историю своей страны и предсказать вектор дальнейшего её развития. Хроникальное начало усиливается, литература тяготеет к документальности, и по таким произведениям, как, скажем, «Жизнь Клима Самгина» Горького, «Тихий Дон» Шолохова или трилогии «США» Дос Пассоса можно воссоздать картину эпохи практически с точностью до мельчайших деталей, а художественная форма изложения делает такое чтение куда более захватывающим, чем пролистывание учебника истории.

О «Тихом Доне» если не читали, то хотя бы слышали все, поэтому, говоря о жанре хроники в русской литературе XX века, мне бы хотелось остановиться на куда менее читаемом сейчас романе Максима Горького, «Жизнь Клима Самгина».

Андрей Руденский в роли Клима Самгина в телесериале "Жизнь Клима Самгина" (1988, реж. В. Титов).

Роман-хроника о Климе Самгине – это самое крупное произведение Горького, подводящее итог его творческой деятельности. В основу четырёхтомной эпопеи, писавшаяся одиннадцать долгих лет, с 1925 по 1936, положен принцип двойной хроники: это и история семьи Самгиных, которая потом сосредотачивается на одном Климе, и история России со второй половины XIX века до 1917 года. В центре внимания Горького на этот раз не рабочий класс, а та часть русской интеллигенции, которая саму себя считала «жертвой истории».

Главный герой горьковской эпопеи – человек из числа тех, которые «искали-искали свободы духа и, вот, будто нашли, а свободой-то оказалась бесцельность, надменная пустота какая-то...». Причисляя себя к лучшим людям страны, Самгин плывёт по течению, не желая задействовать свой ум, не принимая участия в важнейших для страны событиях. С некоторыми оговорками Самгина можно считать некой карикатурой на галерею «лишних людей» в русской литературе: Горький доводит до логического завершения душевную смуту Чацкого, Онегина, Печорина, показывая, как нежелание большей части интеллигенции действовать, активно реализовывать себя в мире и стоять на позициях гуманизма не только на словах, приводят к страшным революционным событиям, состоявшимся не только благодаря напору большевиков и народных масс, но и благодаря растерянности и внутренней противоречивости интеллигенции.

В сорок лет Клим Самгин говорит: «Я еще не познал себя». С какой иронией вспоминаешь в этот момент пресловутые вечные вопросы Печорина о поиске «предназначения великого»! Характер главного героя бесконечно амбивалентен: будучи неглупым, он тяготится интеллектом, являясь представителем интеллигенции, отрицает её. Такое самоотрицание, по мысли Горького, неизбежно заканчивается саморазрушением, за которым – только пустота. Подводя итог жизни Самгина, Горький говорит: «Клим Иванович Самгин видел много, много слышал и пребывал самим собою как бы взвешенный в воздухе над широким течением событий. Факты проходили перед ним и сквозь него, задевали, оскорбляли, иногда — устрашали. Но все проходило, а он непоколебимо оставался зрителем жизни».

«Факты проходили перед ним и сквозь него, задевали, оскорбляли, иногда — устрашали. Но все проходило, а он непоколебимо оставался зрителем жизни».

Строительство Эмпайр стейт билдинг. Фотограф: Льюис Хайн. Нью-йорк, 1931.

 Перефразируя известнейший афоризм романа: а был ли он вообще, этот мальчик? «Жизнь Клима Самгина» – произведение глубоко трагичное не только из-за фигуры непутёвого главного героя, но и из-за понимания Горьким своей эпохи. Как «буревестник революции», её идеолог, он может оправдать большевизм и последовательно делает это практически в каждом своём романе. Но как большой художник, Горький становится ушами и глазами, и показывает, чем был большевизм: не только единственной силой, способной перевернуть судьбу России в тот момент, но и непримиримостью, нетерпимостью, фанатичностью.

В Америке примерно в то же время Дос Пассос создаёт трилогию под названием «США», в которую входят романы «42 параллель», «1919» и «Большие деньги».

В центре повествования три первых десятилетия двадцатого века в Америке, охватывающие подъём рабочего движения, Первую мировую войну и мировой финансовый кризис 1929 года. Композиция всей трилогии чрезвычайно любопытна: повествование представляет собой биографии исторических личностей, портреты литературных героев, газетные сводки и авторские отступления, чередующиеся между собой. Впервые использованная в американской литературе техника монтажа применяется Дос Пассосом при обращении к газетным очеркам: отрывки статей, заголовки, мысль, обрывающаяся на середине, создают, во-первых, иллюзию чтения настоящей газеты, когда глаза перебегают от заголовка к заголовку, ни на одном не останавливаясь надолго, а во-вторых, – ощущение раздробленности, информационного и исторического хаоса.

Развитием сюжета, как и положено в хронике, заправляет время, ход истории, представленный в документальном материале.

По мысли автора, всё это должно показать основные тенденции развития американской цивилизации, из-за которых она оказывается в кризисе.

Это критическое восприятие реальности, поставившей крест на «американской мечте», отражено в названии первого романа, эпиграф к которому взят из «Американской климатологии» Ходжинса, где говорится о том, что 42-я параллель северной широты, пересекающая США, – это центральная ось движения ураганов, следующих от Скалистых гор к Атлантическому океану. Точно так же, как зарождается ураган в природе, в социальной жизни появляются свои стихийные силы: забастовки рабочих, падение акций на бирже. Природа подобных явлений, как и предсказание их дальнейшего движения, Дос Пассосу не интересны. Куда важнее выхватить этот кусок жизни во всей его полноте, передать течение времени, показать, что главной действующей силой является именно оно -–беспощадное и равнодушное.

С ещё одной хроникой XX века знакомы, пожалуй, все: гепталогия Клайва Льюиса о Нарнии являет собой яркий пример мифологической хроники. История вымышленной страны, которая проходит перед читателем в портретах династии королей Нарнии: от первых короля и королевы Фрэнка и Елены до последнего короля Тириана, и есть стержень сюжета, всё, что происходит с героями волшебного или ужасного, разворачивается в том или ином историческом нарнийском времени. Как эпическо-исторический жанр, хроника даёт установку на достоверность происходящего: читая не только «Хроники Нарнии», но и другие образцы фэнтезийной литературы как, например, «Властелин колец» Дж. Р. Р. Толкина, непременно ловишь себя на ощущении, что эти выдуманные миры не менее осязаемы, чем тот, в котором ты сидишь и держишь в руках эту книгу. А всё благодаря хроникальности – продуманные до последней детали фантастические вселенные обязательно имеют свою мифологию, историю, даже подробно расчерченные карты. Хроникальность даёт ощущение реальности: всё, что можно представить на линейной оси времени, позволяет определить на этой оси и самого себя, свою семью, страну, позволяет ощутить величие времени и его неумолимость. Кого-то эта неумолимость заставляет действовать, кого-то – созерцать, но так или иначе равнодушных не остаётся. ■

Екатерина Орлова

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Вход

Войти с помощью социальных сетей

Регистрация

Войти

Зарегистрироваться с помощью социальных сетей

Восстановка пароля

Зарегистрироваться
Войти

Нашли ошибку в тексте?