Что такое deus ex machina?

«Богом из машины» является немотивированная развязка действия, в ходе которой появляется некий персонаж (в древнегреческом и римском театре это был языческий бог) и ставит всё на свои места. Изначально «бог из машины» далеко не всегда приводил к счастливому финалу – как мы увидим, его активно использовали как в комедиях, так и в трагедиях.

Название приём получил, как ни странно, от предмета театрального реквизита. В изначальном, греческом наименовании «бога из машины», ἀπὸ μηχανῆς θεός (apò mēkhanês theós), мы видим слово механэ, которым, по версии исследователей, и называли особое приспособление, используемое в древнегреческом театре.

Греки, известные любители разнообразных механизмов, не могли оставить один из важнейших видов искусства, театр, без современных на тот момент технологий. Периакты, трехгранные вращающиеся призмы, использовались для смены декораций (и до сих пор выполняют свои функции в некоторых театрах). Эккиклема, выезжающая платформа, была необходима для того, чтобы передвигать тяжёлые предметы реквизита и показывать «тела» умерших персонажей (в древнегреческой традиции показывать убийства и смерть на сцене было нельзя). Однако устройство механэ было намного сложнее – в отличие от эккиклемы, оно должно было перемещать актёров не только по горизонтали, но и по вертикали. Боги, естественно, должны были появляться с неба, и туда же забирать персонажей, если того требовал сюжет.

И путешествовали внеземные сущности не только по одиночке – например, в «Прометее прикованном» Эсхила хор Океанид появляется на летающей колеснице в полном составе из 15 человек.

При этом зрители не должны были отвлекаться от действия, а значит, механизм должен был быть максимально незаметным. Современные исследователи полагают, что использовался большой рычаг, к одному из концов которого подвешивалась площадка или удерживающая актёра система верёвок. И управлял механэ, если верить Аристофану, инженер, конструктор механизма – это значит, что для этого были необходимы особые знания и умения.

Зачем было изобретать столь сложное устройство для театрального приёма, который упрощает задачу драматурга и сводит на нет созданный им конфликт? Греки вряд ли стали бы трудиться только ради «спецэффектов»: один отказ от изображения убийств на сцене уже показывает их негативное отношение к театральным эффектам.

Как использовали этот приём античные авторы?

Время появления механэ всё ещё остаётся дискуссионным вопросом. Часть исследователей считает, что при Эсхиле его ещё не изобрели.

Другая часть утверждает, что в «Прометее прикованном» есть указания на использование подобной техники, когда к Прометею «прилетает» хор Океанид. Так или иначе, литературный приём «бога из машины» Эсхил не использует.

Божественное разрешение конфликта появляется в «Филоктете» Софокла. В ней Неоптолем стоит перед выбором: оставить озлобленного и больного Филоктета в покое или последовать долгу и обманом заставить того принять участие в Троянской войне. Согласно предсказанию, победить троянцев можно только при помощи волшебного лука Филоктета – этим оправдывается стремление Одиссея любыми способами заманить юношу на корабль.

Но Неоптолем не хочет запятнать себя ложью. Конфликт разрешается только тогда, когда неожиданно появляется обожествлённый Геракл (к этому времени он уже умер и стал богом) и уговаривает Филоктета поехать на войну. «Искусственность» развязки смягчается, по мнению исследователей, тем, что Геракл при жизни общался с Филоктетом и сам подарил ему лук. Его слова звучат не как предписание сверхъестественного существа, а как дружеский совет.

У Софокла deus ex machina больше нигде не встречается, поэтому учёные считают, что он ввёл этот приём под влиянием своего младшего современника, Еврипида. Последний обожал вставлять в пьесы «богов из машины» – в дошедших до нас трагедиях они появляются целых восемь раз. И далеко не всегда боги являются гарантией счастливого финала (всё-таки мы говорим о трагедиях). В «Ипполите» Артемида в конце произведения лишь раскрывает Тесею глаза на то, что смерть его сына Ипполита будет неоправданной, но не излечивает юношу, и тот умирает. Богиня усиливает переживания зрителей, заставляя Тесея осознать собственную неправоту (он навлёк на сына гнев Посейдона). Можно сказать, что она восстанавливает естественный порядок вещей – отец и сын примиряются, Ипполит не умирает непонятым. Едва ли можно назвать подобную концовку ситуацией «чудесного спасения» или счастливой развязкой. В другой трагедии Еврипида, «Орест», Аполлон появляется в последний момент именно для того, чтобы оправдать Ореста и Электру и спасти им жизнь. Бог разрешает ситуацию, которая до этого выглядела как безвыходная.

Позднее, тот же приём заимствуют римские драматурги, которые лингвистически превращают механэ в знакомую нам «машину». Однако за пределами театрального искусства понятие deus ex machina не используется вплоть до Нового времени, когда его значение значительно расширяется.

За что критиковали deus ex machina?

При всём рвении, с которым греки создавали механэ и серьёзности отношения к появлению богов, критика deus ex machina сопровождала приём практически с момента появления.

Аристотель в знаменитой «Поэтике» (IV век до н. э.) пишет, что «развязки фабул должны вытекать из самих фабул, а не разрешаться машиной». Правда, там же он приводит в пример «Медею» Еврипида, где заглавная героиня после убийства детей и встречи с Ясоном улетает со сцены на колеснице Гелиоса. Развязка в этой трагедии происходит вне зависимости от использования механэ, это показывает последний диалог Медеи и Ясона.

Идею Аристотеля продолжает Гораций в своём трактате «О поэтическом искусстве», написанном 400 лет спустя, уже в римскую эпоху: «Пусть не является бог, коль к тому не приводит развязка»*. Можно сказать, что deus ex machina долго не уходил со сцены и полюбился публике больше, чем того желали теоретики.

Однако «бог из машины» подвергался критике не только в «серьёзной» форме. Современник и коллега Еврипида, Аристофан, пародировал использование механэ в своих комедиях. «Мир», к примеру, начинается с того, что Тригей летит на Олимп на навозном жуке и одновременно кричит «машинному мастеру», чтобы тот поднимал его осторожнее. В «Облаках» Сократ спускается в корзине с небес, где он размышлял «в пространствах». Связь техники и литературного приёма в тот момент была настолько сильна, что сам Аристотель писал не о «боге», а о «машине». Поэтому мы можем сказать, что Аристофан обнажает приём буквально: он подчёркивает механистичность и неестественность пьес, где действие развивается за счёт механэ.

За две с половиной тысячи лет техническая сторона приёма утратилась, а значение искусственной, надуманной развязки у выражения «бог из машины» осталось. Чаще всего, увидев в конце произведения разрешение конфликта «извне», персонажами или природным явлением, которое берётся из ниоткуда, мы думаем о слабости писателя и неумении достойно завершить придуманную историю. Гораздо интереснее наблюдать за тем, как персонажи сами находят решение проблемы или «прозревают» после шокирующего или масштабного события. 

Некоторые писатели, даже когда могут предоставить логичное завершение, оставляют финал открытым – они поддразнивают читателя и заставляют читателя вспомнить, что не все истории можно закончить.

Можно ли оправдать «бога из машины»?

Когда речь заходит о литературе, любое правило или установление однажды будет нарушено. И нарушено так явственно, что читатель не сможет пройти мимо. Deus ex machina – не исключение. М. А. Булгаков в своей повести «Роковые яйца» (1924) последнюю, двенадцатую, главу называет «Морозный бог на машине». В ней описывается, как огромных рептилий, по ошибке выведенных в совхозах вместо кур, смог остановить только неожиданный августовский мороз 1928 года. Змеи и крокодилы уже наступали на Москву, подобно вражеской армии, а люди были абсолютно бессильны – и единственным спасением было похолодание, которого теплолюбивые существа не пережили. Писатель не просто так выбирает время действия: в Москве мороз может быть в июне или в октябре, но никак не в августе. За счёт этого развязка становится максимально неправдоподобной, а событие повести напоминают наваждение. Можно предположить, что Булгаков пытается показать читателю, что в реальности исход был бы намного плачевнее, заставляет задуматься о последствиях необдуманного использования научных открытий. Или же показывает свой удивительный оптимизм – как и в другой научно-фантастической повести, «Собачьем сердце» (1925), ошибки, допущенные человеком, исправляются, и история возвращается в своё русло.

В отличие от Булгакова, его современник Дж. Р. Р. Толкин, не только использовал литературные приёмы, но и обосновывал их теоретически. Одним из них стала эукатастрофа (eucatastrophe). Термин придумал сам Толкин для обозначения неожиданного счастливого «поворота», который вселяет особую радость в сердца читателей. Писатель считал этот приём одним из главных показателей настоящей Сказки. 

В эссе «О волшебных сказках» (1947), где вводится термин, ничего не сказано о «боге из машины», однако можно легко увидеть сходство греческого приёма с эукатастрофой: в обоих случаях персонажи находятся в безвыходной ситуации, разрешение которой является для читателя сюрпризом. Поэтому в описаниях deus ex machina можно часто встретить слова о том, что Толкин этот приём оправдывал. Однако это не совсем так. Отличие эукатастрофы в том, что она не обязана противоречить логике повествования – Толкин подчёркивает, что эффект подобного «поворота» зависит от самого повествования и его организации. В качестве примера можно привести эпизод из «Властелина колец» (1955), где Арагорн прибывает с войском призраков именно в тот момент, когда армия Гондора практически пала под натиском армии Мордора. К тому моменту читатель уже знает о планах Арагорна, хотя и удивляется, увидев его на пиратском корабле. Именно поэтому читатель не испытывает недоумения, а в дальнейшем читает предысторию этого эффектного появления. В случае с deus ex machina никакого объяснения появления «бога» не предполагается.

Deus ex machina как литературный или кинематографический приём очень сложно органично вписать в произведение – чаще всего он прикрывает неспособность автора органично закончить произведение. Но трагедии Еврипида до сих пор появляются в театральной афише, интерес к классическим драмам с «богом из машины» не угасает. Возможно, мы все верим в то, что в конце обязательно кто-то придёт и расставит всё на свои места. Или хотя бы расскажет сказку, где даже из самой безнадёжной ситуации есть выход. ■

Эльнара Ахмедова