Мы Вконтакте Мы в Facebook

Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

Как отключить: Инструкция

Описание к картинке

Меню

Рубрика Жанр номера

СТАТЬЯЭпиграмма

Слово для литератора – не только орудие, но и оружие, причём самых разнообразных видов. Сатирические мечи и журнальные арбалеты, хоть и кажутся действенными, меркнут на фоне маленького, но острого стилета – эпиграммы. Весёлая и задиристая эпиграмма, казалось бы, смотрится идеально и в литературном журнале, и на заборе. Однако раскрыть все её возможности способны далеко не все писатели: изменчивость и многозначность жанра может легко довести нерадивого автора до могильного камня.

Время появления: ок. VIII в. до н. э.

Место появления: Древняя Греция

Канон: нестрогий; менялся с развитием жанра

Распространение: европейские литературы

Особенности: изначально появилась как символическая надпись, и только потом стала частью литературы

За упокой

Эпиграмма изначально появилась как публичный жанр. ἐπίγραμμα – это «надпись», и чаще всего, как ни странно, она появлялась не на заборе, а на надгробиях, скульптурах, глиняной посуде, и вообще на любом предмете, который имел символическое значение помимо утилитарного. Постепенно произведения изобразительного искусства обзавелись собственным литературным жанром – экфрасисом, а эпиграмма обосновалась на могильных камнях. Учёные всё ещё спорят о том, является ли эпитафия разновидностью эпиграммы. Чаще всего для эпиграмм использовали элегический дистих, то есть двустишие, в котором первый стих написан гекзаметром, а второй – пентаметром. Именно здесь и появляется главная особенность жанра: сочетание поэтической формы, смысловой завершённости и небольшого размера .
В такой форме греческая «надпись» постепенно переходит с камня на свиток. И если поэт VI-V вв. до н. э. Симонид Кеосский прославился надгробными и посвятительными эпиграммами (например, спартанцам, погибшим в Фермопильском ущелье), то строки о Сафо, приписываемые Платону, уже существуют только как литературное произведение:

 

Девять считается Муз. Но их больше: ведь Музою стала

И лесбиянка Сафо. С нею их десять теперь.

Современные копии древнегреческих надгробий на кладбище Керамеикос, Афины

Современные копии древнегреческих надгробий на кладбище Керамеикос, Афины. Автор фото: Therese Clutario

Но вплоть до первых веков нашей эры греческая эпиграмма представляла собой форму для очень краткого и меткого выражения мысли: серьёзной, весёлой, грустной, смешной. Авторы эпохи эллинизма посвящали свои эпиграммы как абстрактным, так и конкретным предметам: своим друзьям, предметам, персонажам мифов, любовным страданиям. Даже юмористические эпиграммы того времени не похожи на злободневные сатирические тексты, знакомые нам по школьной программе. Например, Каллимах насмешливо изображает умершего мизантропа:

 

— Тимон, ты умер, – что ж, лучше тебе или хуже в Аиде?

— Хуже! Аид ведь куда больше людьми заселен.

 

«Дурачеств римских бич»

Превратить лаконичную греческую эпиграмму в меткое оружие обличения пороков пришло в голову «приземлённым» римлянам. В I в. до н. э. Гай Валерий Катулл стал использовать эпиграммы для высмеивания Юлия Цезаря и его приближённых. Однако своей популярностью и долгой историей жанр обязан Марку Валерию Марциалу (42-103 г. н. э.). Он написал 12 книг эпиграмм, изображая и обличая жизнь императорского Рима. 

Марциал получил риторическое образование и в 64 году приехал в Рим, намереваясь сделать карьеру. Однако, вскоре лишившись покровительства Сенеки, приговорённого к смерти Нероном, Марциал был вынужден стать клиентом у богатых патронов.

Следование за покровителем дало ему возможность наблюдать за жизнью Рима и его обитателей практически во всех её проявлениях. Из этого материала постепенно начали складываться его знаменитые эпиграммы.

Многие из эпиграмм сейчас невозможно понять без объяснений, но в момент создания любой житель Вечного города «схватывал» идею остроумного поэта.

«Клиентела была способом гражданских отношений, пришедшим из далекой древности (римляне утверждали, что со времен Ромула). Знатный и влиятельный человек (patronus) опекал группу незначительных граждан (clientes). Патрон произносил речи в судах в качестве адвоката своих клиентов, поддерживал деньгами потерявших имущество и т. п. Клиенты помогали патрону организовывать избирательную кампанию. И те, и другие приглашали друг друга в качестве свидетелей при утверждении каких-либо договоров, завещаний и т. п. Это были священные, дружеские и семейные отношения.

Марциал сохранил краткую и поэтическую форму эпиграммы, утвердил её насмешливый и злободневный характер. В двустишия попадали пороки и глупости представителей почти всех слоёв населения (кроме императоров), и многие римляне узнавали в них себя. Многие из эпиграмм сейчас невозможно понять без объяснений, но в момент создания любой житель Вечного города «схватывал» идею остроумного поэта.

Яркими и запоминающимися эпиграммы Марциала становились благодаря нескольким приёмам, которые затем использовали и авторы Нового Времени. Значительная часть эпиграмм имеет пуанту – её последняя строчка меняет значение всего стихотворения. Пуанта может, как пишет Д. Дилите, создаваться за счёт обмана читательских ожиданий:

 

Приторговав для себя дорогую в деревне усадьбу.

Дать мне сто тысяч взаймы, Цецилиан, я прошу.

Не отвечаешь ты мне, но ответ я в молчании слышу:

«Ты не отдашь!» Для того, Цецилиан, и прошу. (VI 5)

 

Иные эпиграммы скрывают свой смысл – в конце читателя снова ждёт заключение, итог, но его связь с содержанием предыдущей части усложнена. Читатель должен догадаться, исходя из собственных знаний и логики, что имел в виду Марциал:

 

Незнакомых мне лиц зовя три сотни.

Удивляешься ты, бранишься, ноешь,

Что нейду я к тебе по приглашенью?

Не люблю я, Фабулл, один обедать. (XI 35)

Позднее они переродились: во времена Марциала клиенты превратились в толпу угодников, ожидающих подачек, а патроны смотрели на них свысока, однако держали из честолюбия: чем большая толпа сопровождала патрона, спешащего на форум, заседание сената или куда-нибудь еще, тем больше он гордился. Патрон ежедневно давал клиентам по несколько сестерциев на еду, но если он болел или был в отъезде, эта толпа его постоянных спутников ничего не получала.»*

Помимо этого, поэт использует и игру слов, и многочисленные тропы и риторические фигуры.

Эпиграммы Марциала не совершили «революции», но утвердили канон жанра, на который мы ориентируемся и по сей день. Приземлённость, злободневность, неожиданная пуанта и игра со здравым смыслом – всё это осталось в эпиграмме благодаря Марциалу. П. А. Вяземский писал о нём в стихотворении «Библиотека»:

 

Кипящий Марциал, дурачеств римских бич!

Где ни подметил их, спешил стихом настичь

 

Подзорная труба поэтики

Вместе с угасанием античной цивилизации из литературного процесса уходит и эпиграмма. Византийские поэты и филологи, конечно, помнили этот жанр как часть своего римского наследия, но в Западной Европе эпиграмма оказывается невостребованной на целую тысячу лет. Своё новое рождение она переживает в эпоху позднего Ренессанса. Несмотря на то, что такие литературные титаны как Петрарка или Боккаччо обходят этот малый жанр стороной, в 1548 году появляются первые поэтологические трактаты, в которых говорится об эпиграмме: Ф. Робортелло «На книгу Аристотеля о поэтическом искусстве» и Т. Себийе «Поэтическое искусство».

С этого момента эпиграмма уже окончательно входит в состав европейских литературных жанров, подвергается анализу, обретает чёткую структуру. 

П. Ф. Читтадини. «Vanitas», 1681

Большинство теоретиков искусства XVII-XVIII вв. сходились во мнении, что эпиграмма относится к «низким» жанрам, наряду с комедией и сатирой, так как под перо эпиграмматиста попадали любые недостатки и бытовые неурядицы. Однако это вовсе не означало, что к этому жанру относились пренебрежительно. Её форма тщательно анализировалась теоретиками, причём особое внимание ей уделяли представители определённого литературного направления.
Основу, «душу» эпиграммы составляет остроумие. А значит, вы, скорее всего, уже догадались, что речь идёт о барокко. Неочевидный вывод и малая отточенная форма были невероятно притягательными для мастеров остроумия. Тем более, что ещё Робортелло начал сомневаться в жанровой и родовой принадлежности эпиграммы. Он определял эпиграмму как «точку пересечения риторики и поэтики» . Из-за своей малой формы она лишена таких составляющих как вступление, разделение и опровержение, и состоит лишь из изложения и заключения, которые превращаются в экспозицию и пуанту. То есть, в эпиграмме остаётся только предмет высказывания и вывод, та самая парадоксальная пуанта. Именно отношения между этими двумя частями эпиграммы и занимают теоретиков на протяжении почти двух столетий. Грань между риторикой и поэтикой стирается, а эпиграмма оказывается не такой уж простой.

 

Веймарский проказник

И.-В. Гёте известен широкой публике как автор «Страданий юного Вертера», «Фауста», «Ифигении в Тавриде», трактатов о науке и искусстве и множества других художественных и нехудожественных произведений. Но мало кто вспоминает о цикле «Венецианские эпиграммы» 1790 года.

Эпиграммы Гёте обычно рассматривают вместе с «Римскими элегиями», о которых мы писали ранее. Но если элегии проникнуты эстетическим восхищением земной любви, то здесь цель Гёте – «расшевелить» аудиторию, показать реальность так, как он её видит.

 

Основу, «душу» эпиграммы составляет остроумие.

Гёте, безусловно, во многом ориентировался на Г. Э. Лессинга, философа и автора эпиграмм. Но последний ещё оставался в рамках дидактической традиции, уделял больше внимания абстрактным порокам, а не конкретным проявлениям. Гёте же, как пишет М. Флавелл, хотел максимально отдалиться от дидактики, показать, что искусство не должно транслировать моральные принципы. Как Марциал сосредоточился на изображении жизни Рима, так Гёте избрал своей мишенью Венецию, одновременно намекая на Германию.

Мир в Венецианских эпиграммах представлен ясно и прозрачно. В то время как романтики в Йене уже создавали сложные, запутанные тексты, наполненные намёками и размышлениями, Гёте, подобно своим римским предшественникам, резкими штрихами и лаконичными элегическими двустишиями достигал предельной точности:

Венеция в сумерках. Автор Juliette Gibert

Венеция в сумерках. Автор: Juliette Gibert. Источник: flickr.com

Церковь — Святой Иоанн на Грязи; всю Венецию нынче

Можно по праву назвать Марком Святым на Грязи.


Гёте не всегда составляет эпиграммы из одного или двух двустиший – иногда их количество доходит до восьми. Но всегда сохраняется двухчастная композиция: какой бы длинной ни была экспозиция, в конце читателя ждёт ироничная пуанта из одного или двух стихов. Как и Марциал, Гёте оставляет читателям «загадки», над которыми нужно поразмыслить:

 

«Всё объясняют легко теории, коим наставник

Мудро нас обучил», — так мне сказал ученик.

Если из дерева крест смастерите вы аккуратно,

Можно к нему подогнать тело живое — на казнь!

 

Живые, яркие и откровенные, «Венецианские эпиграммы» (как, впрочем, и «Римские элегии») были приняты читающей публикой в штыки. Но сейчас, спустя 200 лет после написания, они уже не выглядят вызывающими. Наоборот, Венецианские эпиграммы легко вписываются в канон жанра, на который опирались поэты XIX столетия.

«Окогченная летунья»

В Россию эпиграмма проникает вместе с классицизмом в том же XVIII столетии. В этом жанре работали и М. В. Ломоносов, и М. М. Херасков, и В.В. Капнист, но особо любил эпиграмму А. П. Сумароков. Он направлял лезвие эпиграммы на социальную несправедливость, своих коллег по перу и даже театральные премьеры. По-своему Сумароков сформулировал и канон жанра:

 

Рассмотрим свойства мы и силу эпиграмм:

Они тогда живут красой своей богаты,

Когда сочинены остры и узловаты;

Быть должны коротки, и сила их вся в том,

Чтоб нечто вымолвить с издевкою о ком.

Своего расцвета эпиграмма в России достигает в первой половине XIX века. В. Л. Пушкин, П. А. Вяземский, Е. А. Баратынский, А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов и многие другие избрали в качестве литературного оружия этот старый греческий жанр. Эпиграммы сыпались отовсюду и укрыться от них было невозможно. 

Социальные и личные проблемы, вопросы морали и выгоды, соперничество поэтов отливались в лаконичные строки. И каждый поэт создавал их по своему рецепту. М. Ю. Лермонтов играл на ожиданиях читателей: драматическая экспозиция сменялась сниженной пуантой. А. С. Пушкин для создания комического эффекта использовал разговорный стиль и даже грубые выражения:

 

Бранись, ворчи, болван болванов,

Ты не дождешься, друг мой Ланов,

Пощечин от руки моей.

Твоя торжественная рожа

На бабье гузно так похожа,

Что только просит киселей. (1822)

От надписи на могиле через риторические фигуры до настоящего оружия мастеров пера – весь путь эпиграмму преследовали обвинения в недостаточной серьёзности, недостойности предмета и даже в нелитературности. И в то же время эпиграммами всегда зачитывались, как в древнем Риме, так и в современном мире. Сейчас элегический дистих уже давно ушёл в прошлое, да и ямбы постепенно теряют популярность. Но эпиграмма в своём первом значении, «надпись», вполне может продолжить свою жизнь в интернет-мемах и других формах сетевого творчества. Как гласит анонимная виртуальная «мудрость»:

И на бутылках Кока-колы

Напишут наши имена. ■

Эльнара Ахмедова

Литература

  1. Д. Дилите. Античная литература. – М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2003.
  2. А. Добрицын. Вечный жанр: западноевропейские истоки русской эпиграммы ХVIII-начала ХIX века. – Peter Lang, 2008.
  3. M. Kay Flavell. The Limits of Truth-Telling. An Examination of the Venetianische Epigramme // Oxford German Studies, 1981, 12:1, 39-68, DOI: 10.1179/ogs.1981.12.1.39

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Вход

Войти с помощью социальных сетей

Регистрация

Войти

Зарегистрироваться с помощью социальных сетей

Восстановка пароля

Зарегистрироваться
Войти

Нашли ошибку в тексте?

Д. Дилите. Античная литература. – М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2003. С. 423-424.