В таком прочтении за смертью всегда будет следовать возрождение; актуализируется семантика круга: мир умирает и воскресает вновь, «восстанавливается»
Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.
Как отключить: Инструкция
Воротишься на родину. Ну что ж. / Гляди вокруг, кому еще ты нужен…
В 1979 году в беседе с Джоном Глэдом Бродский говорит: «Вообще считается, что литература, как бы сказать, — о жизни, что писатель пишет о других людях, о том, что человек делает с другим человеком, и т. д. В действительности это совсем не правильно, потому что на самом деле литература не о жизни, да и сама жизнь — не о жизни, а о двух категориях, более или менее о двух: о пространстве и времени». Такое понимание поэтом традиционных метафизических значимостей позволило исследователям и критикам определить их как ведущие, основополагающие для целой картины мира. Бродский воспринимает Время и Пространство как почти сакральные, самодостаточные и наделенные сверхсмыслом сущности. Магистральное направление рефлексии И. А. Бродского связано преимущественно с концептами метафизической семантики, в число которых входят категории времени и пространства. Осознание времени и пространства является важным шагом в жизни культуры. Во многом пространственное осмысление мира определяет понимание мира художественным сознанием. Время и пространство являются определяющим фактором существования мира. Через осознание пространственно-временных координат человек определяет свое нахождение в мире, свое место.
Особое понимание времени и пространства свойственно сформировавшей Бродского эпохе. XX век в истории — переломное время, обусловливающее осознание произошедших перемен, утрату целостности мироощущения и самоопределения «я-в-мире». Интенсивность исторических событий, их катастрофический характер, новое осознание личности в масштабах вечности и вселенной, – всё это актуализировало в творчестве как отечественных (В. Набокова, О. Мандельштама, М. Цветаевой, Д. Хармса, А. Тарковского, К. Вагинова и др.), так и зарубежных авторов (У. Фолкнера, Д. Голсуорси, Т. Манна, В. Вулф, М. Пруста и др.) специфическое обращение к концептам времени и пространства.
Частотными и варьированными становятся представления об утраченном времени, вечном возращении, кардинальных модификациях времени и пространства (мифологизации, стилизации, пародии и т.п.).
Апелляция к античным сюжетам – одна из важнейших черт философско-эстетических взглядов Бродского. Говоря о роли античных образов, поэт замечает: «Литература современная в лучшем случае оказывается комментарием к литературе древней, заметками на полях Лукреция или Овидия… Я бы добавил еще, что мироощущение, выраженное в эллино — римской культуре, более достоверно, более убедительно, нежели мироощущение, навязанное нам впоследствии культурной традицией христианства…».
Обращение поэта к «античному» мироощущению связано с сознательной установкой на мифическое (циклическое, принципиально нелинейное) время. В таком прочтении за смертью всегда будет следовать возрождение; актуализируется семантика круга: мир умирает и воскресает вновь, «восстанавливается».* Особую роль играет повторяемость этого процесса, потому что каждое событие восходит к архетипу, а человек получает возможность творить историю, каждый раз «сотворяя» самого себя. Время в античности тесно связано с понятием мифа. Миф всегда стоит у истока «творения» определенного мира, космогонии.
В таком прочтении за смертью всегда будет следовать возрождение; актуализируется семантика круга: мир умирает и воскресает вновь, «восстанавливается»
Для античности характерно обращение к времени «давнопрошедшему», время настоящее не значимо. Такая концепция взгляда на время очень близка Бродскому.
Какое отражение эта установка находит в творчестве поэта? Бродский умело использует греческую и римскую мифологию, сюжеты и образы. Более всего поэту интересно и близко античное мироощущение. Количество различно используемых античных сюжетов, тем, мотивов, образов и реалий в контексте всего творчества Бродского велико (образы Одиссея, Тисея, Дидоны, Эхо, Нарцисса, Диониса, Филемона, Бавкиды, Орфея, Ариадны, Ганимеда, Полидевка, и многих других, апелляция к античным мифам, использование античных топосов — Итака, Скирос, Рим и др.). Миф об Одиссее — один из самых узнаваемых в творчестве поэта. Самоидентификация лирического «я» с новым Улиссом задает движение к поиску своей родины, своей земли, но, главное — к поиску себя настоящего.
Мотив возвращения на родину («приездом <…> к себе на родину, после многолетнего отсутствия»*) закреплен целостным сюжетом возвращения, одним из ключевых в творчестве Бродского, представленным, в частности, в стихотворениях «Воротишься на родину. Ну что ж…» 1961 г., «Итака» 1993 г., «Одиссей Телемаку» 1972 и др.
В стихотворении 1972 г. «Одиссей Телемаку» лирический сюжет тесно связан с ведущей темой и главным эмоциональным состоянием – чувством отчуждения лирического героя от мира. Л. Зубова отмечает, что в стихотворении реализуется «постоянная тема трагической нестабильности и распада личных отношений, чреватых разрывами, предательствами, уходами».*
Основа лирического сюжета стихотворения — развитие чувства отчуждения от мира, реализованное через поэтологические особенности жанра послания, которое предполагает установку на диалог, в данном случае отца с сыном. Этим определяется единственно возможный вектор движения лирического героя – сознательное движение домой, к сыну, потенциально не реализуемый в рамках текста. В первой строфе стихотворения появляется тема беспамятства лирического «я»: «Кто победил – не помню». В дальнейшем именно эта тема становится содержательно-формальной доминантой, реализующейся на всех уровнях художественного целого. На мотивно-образном уровне она воплощается в мотивах бездомности («вне дома», «мне неизвестно, где я нахожусь»), неузнавания («неизвестно…/ что предо мной», «какой-то» грязный остров, / кусты, постройки, хрюканье свиней, / заросший сад, какая-то царица, трава да камни»), смерти («мертвецов»). Лирический герой лишен слуха, зрения, способности связи с миром. Тема беспамятства, реализованная в настоящем и прошедшем, имплицитно лишает субъект и будущего: утерявший связь с прошлым («Не помню я, чем кончилась война»), он не способен видеть и настоящее («сколько лет тебе сейчас, не помню»). Герой, потерявший пространственно-временною связь с миром, лишается возможности самоопределения. Единственная связь с будущим для героя — взросление его сына: «Расти большой, мой Телемак, расти». Отчужденность лирического «я» от мира показана и через глоссализацию, в которой преобладают модальные слова, частицы, союзы и местоименные слова с неопределенной семантикой: «должно быть», «будто», «какой-то», «какая-то», «может быть». Лирический герой не способен узнать и царицу, в которой может быть угадана как Цирцея и Калипсо, так и Пенелопа, в этом своего рода отсутствие возможности самоопределения «я-в-мире». Физическая и внутренняя смерть героя реализована путем его отчуждения от Времени и Пространства, а значит, и от дома. Важно отметить, что в рамках лирического сюжета стихотворения метафорическая смерть героя не дает ему возможности связи с вечным временем, а, напротив, еще больше отдаляет от него. Возвращение — невозможно.
Стихотворения «Итака» 1993 года утверждает ненужность возвращения. Традиционный сюжет «узнавания» Одиссея переворачивается: пес лает, потому что одичал, прислуга, что должна узнать детский шрам, мертва, а образ Пенелопы окончательно развенчан:
Воротиться сюда через двадцать лет,
отыскать в песке босиком свой след.
И поднимет барбос лай на весь причал
не признаться, что рад, а что одичал.
Хочешь, скинь с себя пропотевший хлам;
но прислуга мертва опознать твой шрам.
А одну, что тебя, говорят, ждала,
не найти нигде, ибо всем дала.
Миф о возращении воплощается в творчестве Бродского даже вне хронологии. Образы выстраиваются в единый сюжет, переплавляются. В стихотворении 1961 года «Воротишься на родину. Ну что ж…» одиночество лирического героя воспринимается не как трагедия, но как элегия:
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь?
Воротишься, купи себе на ужин
какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя одна, твоя вина,
и хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Мотив благодарности перекликается с примирением, большое горе и трагедия — становятся преодоленными:
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
Герой редуцируется, убывает, начинает идентифицировать себя с Никем и Ничем — образами, апеллирующими к хитрости и мудрости Одиссея, очень часто встречающимися в лирике Бродского.* Однако Никто/Ничто Бродского – это не уловка, не хитрость, а уже самоидентификация героя. Если Одиссей называется Никто, чтобы спасти себя и соратников и, отплыв от острова, сообщает Полифему свое истинное имя, то герой Бродского, напротив, свое имя утрачивает или забывает. Имя нового Одиссея, подобно прошлой жизни, редуцируется. Например, в стихотворении «Новая жизнь» 1988 г.:
И если кто-нибудь спросит: "кто ты?" ответь: "кто я,
Я – никто", как Улисс некогда Полифему.
Или в стихотворении «В горах» 1984 г.
Ты - никто, и я - никто.
Вместе мы - почти пейзаж.
Герой редуцируется, но ему суждено появиться вновь.
в рамках лирического сюжета стихотворения метафорическая смерть героя не дает ему возможности связи с вечным временем, а, напротив, еще больше отдаляет от него. Возвращение — невозможно.
Лирический герой «творит» жизнь вновь и вновь. Цикл замыкается, а Улисс движется из ниоткуда в никуда, в поисках — себя:
и не пойму, откуда и куда
я двигаюсь, как много я теряю
во времени, в дороге повторяя:
ох, Боже мой, какая ерунда.
Мифотворчество — один из способов медитации об альтернативном жизненном пути, о возможности для поэта быть дома, на Васильевском острове: с родными, друзьями, любимой женщиной, с сыном. Не случайно Бродский во многих стихотворениях использует инфинитивное письмо*. Герой, который видит вместо себя ничто в мифологическом пространстве способен слиться со временем, стать его частью, отразиться в воде времени. Герой Бродского, подобно мандельштамовскому Одиссею, способен вновь и вновь возвращаться из путешествия «пространством и временем полный» лишь в рамках поэтического текста, каждый раз творя свою историю:
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать. ■
Евгения Гурулева
Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER