Мы Вконтакте Мы в Facebook

Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

Как отключить: Инструкция

Описание к картинке

Меню

Рубрика Интертекст

СТАТЬЯВоротиться на родину: миф о вечном возвращении у И. Бродского

Воротиться на родину, пусть только в рамках поэтического текста, — возможно ли? Иосиф Бродский создает свое мифопоэтическое пространство, где дом не только мысленно осознается как искомая земля, но и чувственно воспринимается поэтом как важнейшее место для обретения «я», становится объектом, к которому из раза в раз движется новый Улисс. И каждый раз в поиске — себя.

Воротишься на родину. Ну что ж. / Гляди вокруг, кому еще ты нужен…

Время и Пространство

В 1979 году в беседе с Джоном Глэдом Бродский говорит: «Вообще считается, что литература, как бы сказать, — о жизни, что писатель пишет о других людях, о том, что человек делает с другим человеком, и т. д. В действительности это совсем не правильно, потому что на самом деле литература не о жизни, да и сама жизнь — не о жизни, а о двух категориях, более или менее о двух: о пространстве и времени». Такое понимание поэтом традиционных метафизических значимостей позволило исследователям и критикам определить их как ведущие, основополагающие для целой картины мира. Бродский воспринимает Время и Пространство как почти сакральные, самодостаточные и наделенные сверхсмыслом сущности. Магистральное направление рефлексии И. А. Бродского связано преимущественно с концептами метафизической семантики, в число которых входят категории времени и пространства. Осознание времени и пространства является важным шагом в жизни культуры. Во многом пространственное осмысление мира определяет понимание мира художественным сознанием. Время и пространство являются определяющим фактором существования мира. Через осознание пространственно-временных координат человек определяет свое нахождение в мире, свое место.

Особое понимание времени и пространства свойственно сформировавшей Бродского эпохе. XX век в истории — переломное время, обусловливающее осознание произошедших перемен, утрату целостности мироощущения и самоопределения «я-в-мире». Интенсивность исторических событий, их катастрофический характер, новое осознание личности в масштабах вечности и вселенной, – всё это актуализировало в творчестве как отечественных (В. Набокова, О. Мандельштама, М. Цветаевой, Д. Хармса, А. Тарковского, К. Вагинова и др.), так и зарубежных авторов (У. Фолкнера, Д. Голсуорси, Т. Манна, В. Вулф, М. Пруста и др.) специфическое обращение к концептам времени и пространства. 

И. Бродский в Нью-Йорке. Фото Л. Лосева 1977 год

И. Бродский в Нью-Йорке. Фото Л. Лосева 1977 год

Частотными и варьированными становятся представления об утраченном времени, вечном возращении, кардинальных модификациях времени и пространства (мифологизации, стилизации, пародии и т.п.).

 

Античное мироощущение: творение и со-творение

Апелляция к античным сюжетам – одна из важнейших черт философско-эстетических взглядов Бродского. Говоря о роли античных образов, поэт замечает: «Литература современная в лучшем случае оказывается комментарием к литературе древней, заметками на полях Лукреция или Овидия… Я бы добавил еще, что мироощущение, выраженное в эллино — римской культуре, более достоверно, более убедительно, нежели мироощущение, навязанное нам впоследствии культурной традицией христианства…».

Обращение поэта к «античному» мироощущению связано с сознательной установкой на мифическое (циклическое, принципиально нелинейное) время. В таком прочтении за смертью всегда будет следовать возрождение; актуализируется семантика круга: мир умирает и воскресает вновь, «восстанавливается».* Особую роль играет повторяемость этого процесса, потому что каждое событие восходит к архетипу, а человек получает возможность творить историю, каждый раз «сотворяя» самого себя. Время в античности тесно связано с понятием мифа. Миф всегда стоит у истока «творения» определенного мира, космогонии. 

В таком прочтении за смертью всегда будет следовать возрождение; актуализируется семантика круга: мир умирает и воскресает вновь, «восстанавливается»

Для античности характерно обращение к времени «давнопрошедшему», время настоящее не значимо. Такая концепция взгляда на время очень близка Бродскому.

Какое отражение эта установка находит в творчестве поэта? Бродский умело использует греческую и римскую мифологию, сюжеты и образы. Более всего поэту интересно и близко античное мироощущение. Количество различно используемых античных сюжетов, тем, мотивов, образов и реалий в контексте всего творчества Бродского велико (образы Одиссея, Тисея, Дидоны, Эхо, Нарцисса, Диониса, Филемона, Бавкиды, Орфея, Ариадны, Ганимеда, Полидевка, и многих других, апелляция к античным мифам, использование античных топосов — Итака, Скирос, Рим и др.).  Миф об Одиссее — один из самых узнаваемых в творчестве поэта. Самоидентификация лирического «я» с новым Улиссом задает движение к поиску своей родины, своей земли, но, главное — к поиску себя настоящего.

Иоганн Тишбейн. Одиссей и Пенелопа 1802

Иоганн Тишбейн. Одиссей и Пенелопа 1802

Мотив возвращения на родину («приездом <…> к себе на родину, после многолетнего отсутствия»*) закреплен целостным сюжетом возвращения, одним из ключевых в творчестве Бродского, представленным, в частности, в стихотворениях «Воротишься на родину. Ну что ж…» 1961 г., «Итака» 1993 г., «Одиссей Телемаку» 1972 и др.

 

Вечное возвращение

В стихотворении 1972 г. «Одиссей Телемаку» лирический сюжет тесно связан с ведущей темой и главным эмоциональным состоянием – чувством отчуждения лирического героя от мира. Л. Зубова отмечает, что в стихотворении реализуется «постоянная тема трагической нестабильности и распада личных отношений, чреватых разрывами, предательствами, уходами».* 

 

Основа лирического сюжета стихотворения —  развитие чувства отчуждения от мира, реализованное через поэтологические особенности жанра послания, которое предполагает  установку на диалог, в данном случае отца с сыном. Этим определяется единственно возможный вектор движения лирического героя – сознательное движение домой, к сыну, потенциально не реализуемый в рамках текста. В первой строфе стихотворения появляется тема беспамятства лирического «я»: «Кто победил – не помню». В дальнейшем именно эта тема становится содержательно-формальной доминантой, реализующейся на всех уровнях художественного целого. На мотивно-образном уровне она воплощается в мотивах бездомности («вне дома», «мне неизвестно, где я нахожусь»), неузнавания («неизвестно…/ что предо мной», «какой-то» грязный остров, / кусты, постройки, хрюканье свиней, / заросший сад, какая-то царица, трава да камни»), смерти («мертвецов»). Лирический герой лишен слуха, зрения, способности связи с миром. Тема беспамятства, реализованная в настоящем и прошедшем, имплицитно лишает субъект и будущего: утерявший связь с прошлым («Не помню я, чем кончилась война»), он не способен видеть и настоящее («сколько лет тебе сейчас, не помню»). Герой, потерявший пространственно-временною связь с миром, лишается возможности самоопределения. Единственная связь с будущим для героя — взросление его сына: «Расти большой, мой Телемак, расти». Отчужденность лирического «я» от мира показана и через глоссализацию, в которой преобладают модальные слова, частицы, союзы и местоименные слова с неопределенной семантикой: «должно быть», «будто», «какой-то», «какая-то», «может быть». Лирический герой не способен узнать и царицу, в которой может быть угадана как Цирцея и Калипсо, так и Пенелопа, в этом своего рода отсутствие возможности самоопределения «я-в-мире». Физическая и внутренняя смерть героя реализована путем его отчуждения от Времени и Пространства, а значит, и от дома. Важно отметить, что в рамках лирического сюжета стихотворения метафорическая смерть героя не дает ему возможности связи с вечным временем, а, напротив, еще больше отдаляет от него. Возвращение — невозможно.

Стихотворения «Итака» 1993 года утверждает ненужность возвращения. Традиционный сюжет «узнавания» Одиссея переворачивается: пес лает, потому что одичал, прислуга, что должна узнать детский шрам, мертва, а образ Пенелопы окончательно развенчан:

Воротиться сюда через двадцать лет,

отыскать в песке босиком свой след.

И поднимет барбос лай на весь причал

не признаться, что рад, а что одичал.

 

Хочешь, скинь с себя пропотевший хлам;

но прислуга мертва опознать твой шрам.

А одну, что тебя, говорят, ждала,

не найти нигде, ибо всем дала.

Миф о возращении воплощается в творчестве Бродского даже вне хронологии. Образы выстраиваются в единый сюжет, переплавляются. В стихотворении 1961 года «Воротишься на родину. Ну что ж…» одиночество лирического героя воспринимается не как трагедия, но как элегия: 

Воротишься на родину. Ну что ж.

Гляди вокруг, кому еще ты нужен,

кому теперь в друзья ты попадешь?

Воротишься, купи себе на ужин

 

какого-нибудь сладкого вина,

смотри в окно и думай понемногу:

во всем твоя одна, твоя вина,

и хорошо. Спасибо. Слава Богу.

Мотив благодарности перекликается с примирением, большое горе и трагедия — становятся преодоленными:

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность.

Герой редуцируется, убывает, начинает идентифицировать себя с Никем и Ничем — образами, апеллирующими  к хитрости и мудрости Одиссея, очень часто встречающимися  в лирике Бродского.* Однако Никто/Ничто Бродского – это не уловка, не хитрость, а уже самоидентификация героя. Если Одиссей называется Никто, чтобы спасти себя и соратников и, отплыв от острова, сообщает Полифему свое истинное имя, то герой Бродского, напротив, свое имя утрачивает или забывает. Имя нового Одиссея, подобно прошлой жизни, редуцируется. Например, в стихотворении «Новая жизнь» 1988 г.:

И если кто-нибудь спросит: "кто ты?" ответь: "кто я,

Я –  никто", как Улисс некогда Полифему.

Или в стихотворении «В горах» 1984 г. 

Ты - никто, и я - никто.

Вместе мы - почти пейзаж. 

Герой редуцируется, но ему суждено появиться вновь.

в рамках лирического сюжета стихотворения метафорическая смерть героя не дает ему возможности связи с вечным временем, а, напротив, еще больше отдаляет от него. Возвращение — невозможно.

Иосиф Бродский, преподающий в университете Мичигана, 1973

Иосиф Бродский, преподающий в университете Мичигана, 1973

Лирический герой «творит» жизнь вновь и вновь. Цикл замыкается, а Улисс движется из ниоткуда в никуда, в поисках — себя:

и не пойму, откуда и куда

я двигаюсь, как много я теряю

во времени, в дороге повторяя:

ох, Боже мой, какая ерунда.

Мифотворчество — один из способов медитации об альтернативном жизненном пути, о возможности для поэта быть дома, на Васильевском острове: с родными, друзьями, любимой женщиной, с сыном. Не случайно Бродский во многих стихотворениях использует инфинитивное письмо*. Герой, который видит вместо себя ничто в мифологическом пространстве способен слиться со временем, стать его частью, отразиться в воде времени. Герой Бродского, подобно мандельштамовскому Одиссею, способен вновь и вновь возвращаться из путешествия «пространством и временем полный» лишь в рамках поэтического текста, каждый раз творя свою историю:

Ни страны, ни погоста

не хочу выбирать.

На Васильевский остров

я приду умирать. ■

Евгения Гурулева

 

Литература

  1. С.И. Кормилов «История русской литературы XX века (20-90-е годы). Основные имена».
  2. Мирча Элиаде «Аспекты мифа», «Миф о вечном возращении».
  3. Зубова, Л. «Стихотворение Бродского «Одиссей Телемаку» // Старое литературное обозрение. – 2001. – №2 (278).

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Вход

Войти с помощью социальных сетей

Регистрация

Войти

Зарегистрироваться с помощью социальных сетей

Восстановка пароля

Зарегистрироваться
Войти

Нашли ошибку в тексте?

Мирча Элиаде «Аспекты мифа», «Миф о вечном возращении».

И. Бродский «Набережная неисцелимых»

Зубова, Л.  «Стихотворение Бродского «Одиссей Телемаку» // Старое литературное обозрение. – 2001. – №2 (278)

 И. Ковалева в статье «Одиссей и Никто. Об одном античном мотиве поэзии Бродского» выделяет две функции античного образа в творчестве Бродского: условная поэтическая аллюзия и парадигматическая (мифологический образец ситуации), одним из важнейших аспектов которой является поиск мифологического прототипа лирического субъекта («Слезы современного Орфея», «Я молча любовался, как Нарцисс», «Гони меня, как новый Ганимед», «…как Улисс, гоню себя вперед»). Исследователь отмечает, что образ «Никто» становится подлинным прототипом субъекта.

Термин А. К. Жолковского. «Семантический ореол ИП - это, говоря пока приблизительно, "медитация об альтернативном жизненном пути».