Мы Вконтакте Мы в Facebook

Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

Как отключить: Инструкция

Описание к картинке

Меню

Рубрика Интертекст

СТАТЬЯ«Игра в пьянку» или что скрывается за поездкой по маршруту Москва-Петушки

С поэмой Венички Ерофеева в русском окололитературном пространстве отношения непростые. Ну, какой русский не знает, что это гимн алкоголиков, что автор и сам был не прочь выпить, а аудиокнигу начитал известный дебошир Шнур. Казалось бы, о чём тут ещё говорить? Сложнее всё становится, стоит только прочитать недлинную биографию Ерофеева: детство в детском доме, но школу окончил с золотой медалью, по совету учителей, восхищавшихся его эрудированностью, поступил в святая святых русской словесности – на филологический факультет МГУ. История, для алкоголика не то чтобы типичная.

Да и «Москва-Петушки» хотя и стала самым известным и читаемым произведением Ерофеева, оказалась вовсе не единственной: за двенадцать лет до он пишет «Записки психопата», а спустя десять лет в Париже публикуют «Вальпургиеву ночь», которую играют сейчас, например, в Ленкоме.

Сюжет поэмы прост до безобразия: с Курского вокзала в Москве начинается железнодорожное странствие героя, который под многочисленные возлияния и философские рассуждения держит путь в райцентр Петушки, где проживает его зазноба. К зазнобе он не попадёт, потому что в конце пути обнаружится, что поезд почему-то едет не в Петушки, а в Москву, где стараниями четырёх молодчиков в тёмном подъезде трагически обрывается земное существование Венички.

Венедикт Ерофеев (1938-1990)

Источник фото: novostiliteratury.ru

С момента публикации поэмы в России в 1988 году (ироничен тот факт, что впервые «Москва-Петушки» печатается в журнале «Трезвость и культура») ведутся многочисленные споры по поводу её возможных интерпретаций.

Пожалуй, самым интересным и близким к истине представляется взгляд на поэму как на постмодернистское произведение, которому свойственна постоянная игра с читательскими ожиданиями, со знаками и смыслами, интертекстуальность, нелинейность повествования, изображаемая абсурдность существования.

В свою очередь в рамках постмодернистских характеристик нам особенно интересна интертекстуальность, которая помогает не просто установить связи с другими произведениями и включить поэму в общий литературный контекст, но разобраться в смысле текста.

 

Памятник главному герою поэмы "Москва-Петушки" в Москве.

Источник: www.liveinmsk.ru.

Термин «интертекстуальность» был введён Юлией Кристевой, знаменитым в литературных кругах теоретиком постструктурализма, и означает наличие некоторой связи между двумя и более текстами, что позволяет текстам или их частям ссылаться друг на друга. Чаще всего интертекстуальность является намеренной, позволяя автору либо встроить свой текст в парадигму уже имеющихся текстов на эту тему, чтобы продолжить начатое кем-то литературное высказывание, либо сыронизировать над старыми текстами, спародировать их. 

Говоря о поэме «Москва – Петушки», стоит отметить, что интертекстуальность в ней представлена, в основном, на уровне цитат и аллюзий, которые мы и постараемся расшифровать.

 

Библейские цитаты

Исследователи творчества Ерофеева традиционно выделяют несколько источников интертекстуальности в поэме. Известно, что Ерофеев был глубоко верующим человеком, а в конце жизни даже принял католичество, поэтому один из ярких пластов прямых и косвенных цитат связан с библеизмами.

Вот Веничка между Фрязево и 61 километром рассказывает: «Хорошему человеку плохая баба иногда прямо необходима бывает. Вот я, например, двенадцать недель тому назад: я был во гробе, я уже четыре года лежал во гробе, так что уже и смердеть перестал. А ей говорят: «Вот — он во гробе. И воскреси, если сможешь».

Библейские аллюзии помогают понять, что образ псевдо-автобиографического героя Венички соотносится с образом страдающего Христа, перенесённого в советскую эпоху.

А она подошла ко гробу — вы бы видели, как она подошла!». Это явная аллюзия на Христа и его восстание из гроба.

Василий Поленов. Воскрешение дочери Иаира, 1871

А вот повторяющееся в тексте несколько раз выражение «талифа куми» понять самостоятельно сложно, поэтому его расшифровывает сам Веничка, давая следующее пояснение: «Подошла ко гробу и говорит: «талифа куми». Это, значит, в переводе с древнежидовского: «тебе говорю — встань и ходи». И что ж вы думаете? Встал — и пошел».

«Ничего, ничего, Ерофеев… Талифа куми, как сказал спаситель, то есть — встань и иди. Я знаю, я знаю, ты раздавлен, всеми членами и всею душой, и на перроне мокро и пусто, и никто тебя не встретил, и никто никогда не встретит. А все-таки встань и иди».

«Ничего, ничего, Ерофеев… Талифа куми, как сказала твоя царица, когда ты лежал во гробе, — то есть встань, оботри пальто, почисти штаны, отряхнись и иди».

«Весь сотрясаясь, я сказал себе: «талифа куми», то есть встань и приготовься к кончине… Это уже не талифа куми, я все чувствую, это ЛАМА САВАХФАНИ, как сказал спаситель… То есть: «для чего, господь, ты меня оставил?».

Это уже дословные фразы Иисуса на арамейском, взятые из Евангелия.

Библейские аллюзии помогают понять, что образ псевдо-автобиографического героя Венички соотносится с образом страдающего Христа, перенесённого в советскую эпоху. Конечно, образ этот травестийный, но от этого не менее трагический. Подобно Иисусу Веничка проходит путь от бытового до бытийного, и это одновременно и архетипический жизненный путь человека, и философия страдания, так свойственная русскому народу, которая осмысливается Ерофеевым в ироническом ключе.

Виктор Васнецов. Распятый Иисус Христос (1885-1896)

Советские штампы

Другой внушительный интертекстуальный пласт связан с современным Ерофееву языком советских плакатов и газет, представляющий собой один большой штамп. В ресторане Курского вокзала Веничка восклицает: «О, звериный оскал бытия!», что представляет собой один из известнейших газетных штампов советской эпохи: «звериный оскал капитализма». А вот перед поездом Веничка предлагает: «Давайте лучше так — давайте почтим минутой молчания два этих смертных часа. Помни, Веничка, об этих часах. В самые восторженные, в самые искрометные дни своей жизни — помни о них. В минуты блаженства и упоений — не забывай о них. Это не должно повториться. Я обращаюсь ко всем родным и близким, ко всем людям доброй воли, я обращаюсь ко всем, чье сердце открыто для поэзии и сострадания: «Оставьте ваши занятия. Остановитесь вместе со мной, и почтим минутой молчания то, что невыразимо. Если есть у вас под рукой какой-нибудь завалящий гудок — нажмите на этот гудок».

Тут смешалось всё, как в доме Облонских. «Давайте почтим минутой молчания», «Это не должно повториться» - расхожие штампы советской эпохи, особенно употребительные в речах о войне. «Я обращаюсь ко всем родным и близким» напоминает начало знаменитой речи Сталина от 3-го июля 1941 года: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!». А «завалящийся гудок» - это намёк на традицию хоронить руководителей партии и героев войны звуками гудков.

В. И. Ленин на митинге, 1918 год

А эта цитата построена на игре с высказыванием Ленина: «Низы не хотели меня видеть, а верхи не могли без смеха обо мне говорить. «Верхи не могли, а низы не хотели». Что это предвещает, знатоки истинной философии истории? Совершенно верно: в ближайший же аванс меня будут п****** по законам добра и красоты, а ближайший аванс — послезавтра, а значит, послезавтра меня измудохают». Эта фраза про верхи и низы созвучна знаменитому выражению Ленина из работы «Маевка революционного пролетариата» (1913): «Для революции недостаточно того, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для нее требуется еще, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде».

 

Мировая литература

Много в тексте поэмы и отсылок к произведениям из мировой литературы, начиная с мотива путешествия: к нему обращался и Стерн в романе «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии», и Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву». Мотив униженного маленького человека, на которого давит большой город («Я пошел направо, чуть покачиваясь от холода и от горя, да, от холода и от горя. О, эта утренняя ноша в сердце! О, иллюзорность бедствия! О, непоправимость!» и «Спиртного ничего нет, - сказал вышибала. И оглядел меня всего, как дохлую птичку или как грязный лютик») обыгрывался в многочисленных произведениях русской литературы: от «Медного всадника» Пушкина и «Шинели» Гоголя до романов Достоевского. Блуждания Венички по Москве напоминают аналогичные блуждания Раскольникова в Петербурге, что в силу бессознательности порыва, который, в свою очередь, много говорит о внутреннем состоянии героя, является важным сюжетным элементом. Бесконечно много в тексте поэмы и аллюзий на самых разных авторов, с которыми Веничка либо полемизирует, либо соглашается: от Горького («Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам») до Шекспира («Может, я играл бессмертную драму «Отелло, мавр венецианский»? Играл в одиночку и сразу во всех ролях? Я, например, изменил себе, своим убеждениям: вернее, я стал подозревать себя в измене самому себе и своим убеждениям; я себе нашептал про себя — о, такое нашептал! — и вот я, возлюбивший себя за муки, как самого себя, — я принялся себя душить. Схватил себя за горло и душу»).

Блуждания Венички по Москве напоминают аналогичные блуждания Раскольникова в Петербурге

Рассуждая о глазах своего народа, Веничка прямо цитирует Тургенева: «Что бы не случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий — эти глаза не сморгнут. Им все божья роса…». А его рассказ о жизни в комнате впятером («Если кто-нибудь хотел пить портвейн, он вставал и говорил: «ребята, я хочу пить портвейн». А все говорили: «Хорошо. Пей портвейн. Мы тоже будем с тобой пить портвейн») напоминает описание нравов в знаменитом Телемском аббатстве в романе Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», о которых автор писал: «Если кто-нибудь из мужчин или женщин предлагал: «Выпьем!», то выпивали все».

Конечно, интертекстуальность – это, в первую очередь, игра с читателем, возможность его проверить и испытать: а увидит ли цитату, а угадает ли аллюзию? Но смысл её значительно глубже. Каждый из нас – носитель самых разных текстов, любая увиденная и прочитанная нами вещь формирует не только наш литературный вкус, но и нас самих, поэтому интертекстуальность – это ещё и игра со смыслами и реальностью: человек эпохи постмодернизма видит мир иначе, чем человек, например, литературы классицизма, а, значит, по-другому относится и к проклятым вечным вопросам, даёт на них другие ответы и, в конечном итоге, познаёт себя через призму исторического и литературного опыта.

Веничка из поэмы «Москва-Петушки» - всё тот же ищущий смысл Печорин, всё тот же носитель в себе бездны Раскольников, всё тот же Христос, который своей чистотой и всепрощением даёт надежду каждому из нас. Просто он родом из 1988 года.■

Екатерина Орлова

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Вход

Войти с помощью социальных сетей

Регистрация

Войти

Зарегистрироваться с помощью социальных сетей

Восстановка пароля

Зарегистрироваться
Войти

Нашли ошибку в тексте?