Причиной тому не только сложно устроенный сюжет и не менее сложная культурно-философская проблематика, а также в изобилии встречающиеся на страницах имена и отсылки к реалиям других эпох, историческим событиям, философским учениям, малоизвестным литературным произведениям. В этом богатстве, которое обрушивается на читателя благодаря поистине необозримым познаниям автора, детали не являются просто громоздкими декорациями, воспроизводящим колорит иных столетий и осложняющими жизнь любознательному читателю. Они – средство замысловатой литературной игры, характерной для манеры Эко. К этой игре он приглашает и читателя, стремясь не столько оснастить роман всеми необходимыми историческими реалиями, сколько воссоздать сам дух описываемой эпохи – в котором нередко можно уловить и «подмигивание» современности. Отсюда та тщательность, с которой в его романах прорисованы различные мелочи – от интерьера до настроений героев. Неслучайно Эко настойчиво утверждал, что первоначальная задача романиста «сводится к сотворению мира», что «для рассказывания прежде всего необходимо сотворить некий мир, как можно лучше обустроив его и продумав в деталях»*. В этом романном мире Эко часто избирает некий центральный приём, с помощью которого приобщает к «игре» и читателя. Намеренно трудное, неспешное погружение в авторское видение Средневековья в «Имени розы», контрастирующее затем с динамичным детективным сюжетом. Прихотливые эпитеты и витиеватые речевые обороты «Острова накануне», стремящегося запечатлеть парадоксальное сознание человека эпохи барокко. Вереница литературных аллюзий и цитат, ощупью которых идёт потерявший память герой «Таинственного пламени царицы Лоаны». «Маятник Фуко», где так много требующих разъяснения понятий, имён и отсылок к разного рода эзотерике и оккультизму, что его издание сопровождается отдельной книгой – «Словарь «Маятника Фуко», своего рода подробным глоссарием-путеводителем для желающих приступить к тексту во всеоружии. Список можно продолжить.

Время действия – наши дни

В этом списке «Маятник Фуко» неизбежно будет занимать особое место. Прежде всего, в большинстве романов Эко приёмы литературной игры, если не полностью объясняются, то по крайней мере мотивированы тем, что это роман «исторический», роман о далёком прошлом, о других способах мышления и восприятия: вспомним уже упоминавшиеся «Имя розы» и «Остров накануне», «Баудолино»… «Маятник Фуко» – о сегодняшнем дне, о современности. Можно сказать, что «Таинственное пламя» – тоже, однако, что ни говори, последнее по своим художественным достоинствам существенно уступает «Маятнику»: множество аллюзий здесь скорее статично – что вообще-то несвойственно Эко – и напоминает коллаж: собственно, его основная роль в том, чтобы герой нашёл дорогу к своему утраченному прошлому.

Поэтому «Таинственное пламя» не в пример проще воспринимается, а часть цитат вполне можно было бы заманить другими, не разрушив сюжетной канвы. Если оставить в стороне художественные достоинства и строение сюжета, немаловажно и другое: «Таинственное пламя царицы Лоаны» – роман скорее «камерный», во-первых, в том плане, что это история индивидуальной жизни, во-вторых, многие значимые для героя-рассказчика детали-воспоминания ни о чём не говорят иноязычному читателю: это и малоизвестные строки итальянской поэзии (часто даже не переведённой), и уж тем более комиксы, названия которых, возможно, ничего не значат и для более молодого поколения итальянских читателей. «Маятник Фуко» же не просто история трёх сумасшедших филологов, страдающих от плодов собственного неуёмного воображения, а текст, который должен быть спроецирован на современность и который предъявляет ей ряд серьёзных вопросов. Можно сказать, что это единственный роман Умберто Эко о современности и функции литературной игры, как и механизмы её реализации, в нём отличаются от его «исторических» романов.

Так, собственно говоря, и происходит. И литературная игра перестаёт быть приёмом – она становится сюжетом всего романа.

Эта особенность также выделяет «Маятник Фуко» из всех романов Эко. Писатель всегда старался сотворить самодостаточный мир, мир со своими внутренними закономерностями и возможностями развития, при этом нередко – мир, пропущенный через сознание его героев и видимый отчасти их глазами. Но только в «Маятнике» это сознание не просто пронизывает собой весь роман, а замещает собой действие, порождает из себя сюжет собственной жизни – в конечном счёте обращая саму жизнь против себя. Мир, построенный героем «Острова накануне», предающимся одиноким воспоминаниям о собственных вымыслах, призрачен и иллюзорен. Вымысел персонажей «Маятника» – чересчур жизнен. Поиски Вильгельмом Баскервильским мифической книги заканчиваются трагедий пожара библиотеки – впрочем, нередкой для той эпохи. В «Маятнике» катастрофа – абсолютно неправдоподобная – грядёт буквально ниоткуда.

Герои привыкли воспринимать свою жизнь как некую «историю», сюжет, и она действительно предстаёт как литературный сюжет, ими самими написанный. Реальность даёт странный сбой: интеллектуальная игра, вторгаясь в жизнь, почему-то влечёт за собой не литературные, а самые что ни на есть осязаемые и страшные последствия. Казобон, Бельбо и Диоталлеви – эрудированные люди, никоим образом не воспринимающие всерьёз разную оккультную чепуху, а к таким вещам, как каббала, мистика, тайные эзотерические общества и теории заговора, питающие исключительно научно-исследовательский интерес. К тому же идея создать собственную теорию заговора, продумав её до малейших подробностей во всей её сложности, представляется им заманчивой.

Безобидное, казалось бы, увлечение, но именно оно приводит к трагедии для каждого из них – смертельной болезни Диоталлеви, насильственной смерти Бельбо и тоскливому ожиданию конца, в котором Казобон принимается за свои записки. От начала до конца придуманное тайное общество оказывается существующим и действующим, вымышленная теория заговора – реальной, как и самые невероятные толкования таинственного документа, в котором жена Казобона Лия здраво видит просто запись о торговой сделке.

Интонация романа становится в финале всё более тревожной; драматичные ноты звучат уже в начале, поскольку Казобон пишет свою историю задним числом, ретроспективно и, как читатель понимает уже намного позже, на краю очень вероятной гибели. Но, по мере того, как игра всё меньше становится похожа на игру, усиливаются трагическая и лирическая составляющие повествования – теперь уже лишённые передёргивания и усмешки.

У «Маятника» нет морали – да и назидательность чужда его автору, как и многим романистам, предпочитающим, чтобы читатель сам определил, чем был ценен для него опыт прочтения. Не скажешь даже, что «сон разума рождает чудовищ»: их здесь явно рождает что-то другое. Выдумка оказывается настолько остроумной и совершенной, что реальность не выдерживает проверки вымыслом – и вымыслу ничего больше не остаётся, как стать реальностью. Реальностью пугающей, полностью соответствующей исходному замыслу и разрушающей жизнь изнутри – а здесь есть над чем задуматься.■

Татьяна Пирусская