Мы Вконтакте Мы в Facebook

Мы обнаружили, что вы используете Adblock. Мы знаем, как для вас важно иметь беспрепятственный доступ к знаниям - поэтому ради поддержания сайта мы оставляем только ненавязчивую рекламу. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием.

Как отключить: Инструкция

Описание к картинке

Меню

Рубрика Персона

СТАТЬЯ«Прометей в карикатуре» – самосознание В.Г. Белинского как критика

Имя В.Г. Белинского знакомо каждому из нас еще со школы, но чаще всего, к сожалению, это «шапочное знакомство»: блестящие статьи о Пушкине и Лермонтове да изможденный портрет в кабинете литературы. Интерес немногих выходит за рамки учебной программы: литературные критики обычно не так интересны публике, как писатели. Их жизнь не окутана ореолом творческой избранности, но это не значит, что они не ощущали своего призвания и не платили за него дорогой ценой. Порой этой ценой оказывалась жизнь.

Бунтарь от критики

П.А. Вяземский, идейный противник Белинского, метко назвал его «литературным бунтовщиком, который, за неимением у нас места бунтовать на площадях, бунтовал в журналах». Нередко именно наши враги дают нам самые яркие и верные определения. Врагов у «неистового Виссариона» было много: славянофилы, реакционные издания, печально известное Третье Отделение, а также бывшие друзья, которых со временем становилось все больше. «Я не умею говорить вполовину, не умею хитрить: это не в моей натуре», - признавался критик в своем знаменитом разгромном «Письме к Гоголю» 1847 года, и подобная бесхитростная страстность сопровождала его всю жизнь, с первых и до последних статей.

 

В. Г. Белинский

В. Г. Белинский (1811-1848).

Первая статья Белинского «Литературные мечтания», опубликованная в 1834 году в газете «Молва» – блистательный старт молодого критика, сразу обративший на себя внимание, как благосклонное, так и не слишком. Максималистское утверждение Белинского «У нас нет литературы» эпатировало публику, мгновенно стало «крылатым», и, конечно же, встретило яростный отпор основоположников старой критики, особенно Ф. Булгарина в «Северной Пчеле». Впоследствии полемика двух идейных противников затянется на долгие годы. Уже в первой своей статье начинающий критик обращается к темам, которые будут волновать его всю жизнь: литература как отражение общественной жизни и «гувернантка общества», воспитание художественного вкуса в публике, и формирование достойной критики, которая будет способствовать этому воспитанию.

Формирование достойной критики и полемики Белинский считал важной частью развития национальной литературы. В своих статьях о литературе он уделял немалое внимание отечественной критике, ее истории и современным особенностям. Особенно едкие упреки доставались поборникам старых нравов (упрек, хорошо знакомый самому Белинскому по статьям его противников!), поклоняющимся «литературному табелю о рангах» и боящимся сказать хоть слово против былых авторитетов. Не меньше стрел полетело в сторону «романтической критики», безоглядно отвергавшей все старое, невзирая на его историческое значение. Во вступлении к своей шестой статье о творчестве А.С. Пушкина, Белинский метко разделил критиков на «староверов» и «верхоглядов», демонстрируя, как ошибаются обе стороны. Он находил в них странно много общего, и, прежде всего, «нравственную слепоту, препятствующую видеть сущность предмета». Сам критик был увлеченным спорщиком и нередко призывал как друзей, так и своих противников критиковать свои статьи – лишь бы это было честно и открыто.

Дерзкий бунт и беспощадность Белинского по отношению ко всему, что он считал «искажением правды», вызывали ярость тех, кто становился его мишенью. Он не боялся развенчивать кумиров своего времени – например, поэзию Бенедиктова, которого в то время нередко ставили выше Пушкина, а также прозу Марлинского, считавшегося в 1830-х абсолютным гением.

Перо

Не удивительно, что число врагов критика стремительно увеличивалось. Сложно счесть ядовитые ответы Белинскому современников, задетых им по тому или иному поводу. Причем это была не только яростная полемика, но и литературная пародия. В ряде вторичных литературных произведений 30х-40х годов XIX века выведена гротескная фигура критика, в которой с легкостью можно узнать Белинского.

Белинский метко разделил критиков на «староверов» и «верхоглядов», демонстрируя, как ошибаются обе стороны.

Недоучившийся студент Виссарион Кривошеин в пасквиле В.А. Ушакова «Пиюша», увлекающийся философией; забравшиеся в книжную лавку мыши, которые «стихи зубами рвали» и «на Державина напали» в анонимной басне «Мыши»; заносчивый критик Пигмейкин в басне Б. Федорова «Комар»… Издевательским пародиям не было числа, однако Белинский с честью умел отвечать на них. На многие из них он публиковал развернутые и остроумные ответы, подробно разбирая самые, по мнению его врагов, болезненные для себя строки. Спор в защиту истины был для Белинского стихией, в которой расцветал его талант. В письмах друзьям он признавался: «я способен ко многим родам сочинений, когда вдохновляет меня злоба», и называл свою иронию производной «крайней степени бешенства».

Злость на тех, кто «искажает правду», принимала в письмах знаменитого критика еще более яркие формы. Не стесненный печатной цензурой, в очень откровенной и задушевной переписке со своим другом В.П. Боткиным он полуиронично, полусерьезно говорил: «У меня нет личных врагов, ибо я <…> по натуре моей выше личных оскорблений; но враги общественного добра – о, пусть вывалятся из них кишки, и пусть повесятся они на собственных кишках –  я готов оказать им последнюю услугу – расправить петли и надеть на шеи». Кровожадно? Да, вполне возможно. Однако в защиту критика стоит добавить, что и к своим ошибкам он относился столь же беспощадно.

 

Сторож Парнаса

В словах Белинского о роли критика в обществе и о своей миссии в частности видится своеобразная «богоизбранность». На посторонний взгляд она вполне может показаться самоуверенностью. Признавая какие-то свои статьи дурными, порою отказывая себе в большом таланте, Белинский, вечно сомневающийся во всем, никогда не сомневался только в одном: в своей миссии быть критиком и в том, что он с ней справится. Однако, если приглядеться, в этой безусловной уверенности гораздо больше оттенков, чем кажется на первый взгляд.

Первый и легко считываемый оттенок – безусловно, гордость. Она (и еще вызов!) так и сквозит в значимой статье молодого Белинского «Ничто о ничем, или отчет г. издателю "Телескопа" за последнее полугодие (1835) русской литературы». Там начинающий критик смело провозглашает себя «сторожем на Парнасе» и пишет о том, как «окликая всех проходящих и отдавая им, своею алебардою, честь по их званию и достоинству, <…> неутомимо и неусыпно стоял на своем посту». Это ощущение пронизывает всю последующую жизнь Белинского, вне зависимости от того, на каком витке идейного развития он находился в той или иной момент. Он словно чувствует себя ответственным за то, кто останется в истории отечественной литературы, поэтому спешит скорее выделить таланты и полностью сокрушить «талантики», не заслуживающие важного места на литературном поприще.

«Критика есть своего рода искусство», - заявляет Белинский в статье «Мысли и заметки о русской литературе». В обзоре русской литературы за 1843 год он называет качества хорошего критика: «талант, вкус, познания, начитанность, нужно уметь владеть языком». Он горячо отрицает распространенное мнение, что критиком может стать каждый, желающий выразить свои взгляды, и в ряде статей на различный рад повторяет мысль «чтобы быть критиком, надо родиться критиком». В этом праве рождения он никогда себе не отказывал, и в письмах друзьям нередко говорит о том, что у него есть природный «инстинкт <…> понимания изящного», который редко ошибается.

Вместе с тем обратная сторона избранности – это обреченность, и ее в самосознании Белинского тоже немало, особенно в последние годы его жизни, когда постепенно усиливалась его болезнь, а цензура постепенно сужала свой стальной круг. Оставаясь в статьях столь же яростным и неуязвимым, в жизни знаменитый критик нередко чувствовал себя пленником своей судьбы, однако этот плен был все равно желанным. Работа (особенно в «Отечественных записках») изматывала его, материальные условия по-прежнему оставляли желать лучшего, но он не мог ни на минуту оставить свой долг и выражал полную готовность пожертвовать для него здоровьем и даже жизнью.

Он горячо отрицает распространенное мнение, что критиком может стать каждый, желающий выразить свои взгляды, и в ряде статей на различный рад повторяет мысль «чтобы быть критиком, надо родиться критиком».

Библиотека

Многочисленные цитаты из писем Белинского друзьям очень красноречивы: «Будь я богаче Ротшильда – не перестану писать <…>. Как мне ни тяжело, но работаю <…> – перо трещит, чернил не успеваю подливать». Тема чернил продолжается и в другом письме: «если бы чернила все вышли, отворил бы жилу и писал бы кровью». Некоторые (немногие) цитаты продолжают тему богоизбранности: «Бог наказал меня страстью к журналистике» и (уже в другом письме) «самою задорною охотою высказывать свои мнения о литературных явлениях и вопросах».

Тема обреченности перекликается и с темой смерти, и, вспоминая о преждевременном угасании великого критика, понимаешь, что все, что он пишет в своих письмах, не преувеличение. Еще до бурного развития своей болезни Белинский пророчески писал Боткину: «сделаю из себя рабочую машину, хотя бы это стоило чахотки». Категоричный вывод «Литературе расейской моя жизнь и моя кровь», памятуя об этом будущем, читаешь просто как констатацию факта, и горько-ироническое прибавление: «Умру на журнале и в гроб велю положить под голову книжку «Отечественных записок» также находишь практически сбывшимся, только вместо «Отечественных записок» это было негодующее открытое письмо к Гоголю, которое многие посчитали литературным завещанием знаменитого критика. 

Эта жертвенность давала ему ощущение самоценности: возможно, психологи усмотрят в этом явление компенсации, но факт остается фактом. Скромно не считая себя человеком большого таланта, Белинский признавался, что его жар, страсть и желание истины делают его тем, кто он есть и позволяют достойно нести свой крест. «Видно и в самом деле я нужен судьбе, как орудие (хоть такое, как помело, лопата или заступ), а потому должен отказаться от всякого счастия, потому что судьба жестока к своим орудиям – 

велит им быть довольными и счастливыми тем, что они орудия, а больше ничем, и употребляет, пока не изломаются, а там бросает», - в таких грустных, жестких и в то же время упоенных выражениях он говорит о своей судьбе.

Чувствуя себя «сторожем Парнаса», Белинский ощущал себя и историком литературы, свидетелем и провозвестником ее «завтра». Свою миссию критика он видел в том, чтобы не только отметить те или иные достоинства и общий смысл произведения (это умели и до него), а обозначить значение произведения и его место в литературном процессе. По сути, именно «неистовый Виссарион» первым провозгласил исторический подход к литературе, воспринимая ее как нечто живое и постоянно развивающееся.  Особенно ярко этот исторический подход проявился в ежегодных литературных обозрениях, которые Белинский начал публиковать в «Отечественных записках», начиная с 1840 года, и заканчивая уже «Современником», где был опубликован последний его обзор в 1847 году. История литературы и правда оказалась щедра к критику: он застал рост целого литературного поколения: посвятил ряд статей творчеству А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, помог открыть талант Н.В. Гоголя и А.В. Кольцова, поддерживал писательские начинания И.С. Тургенева, а в последние годы своей деятельности еще успел сказать слово напутствия молодым Ф.М. Достоевскому и И.А. Гончарову. Или это великий критик оказался щедр к истории литературы, помогая подняться на Парнас именно тем, кто его заслуживал?

 

Муки Прометея

Фантастическая работоспособность Белинского играла с ним злую шутку. Умея «превращать себя в печатную машину», он жертвовал отдыхом, спеша написать очередную статью, которая «теснила душу и рвалась наружу» или выполняя поденную работу, порученную издателем. Почти всю свою жизнь критик находился под угрозой остаться без средств к существованию, и бесконечная, изматывающая работа была его единственным шансом избежать полной нищеты.

По сути, именно «неистовый Виссарион» первым провозгласил исторический подход к литературе, воспринимая ее как нечто живое и постоянно развивающееся.

Помогали деньгами и друзья, но подобную помощь критик принимал с трудом, она ранила его самолюбие, но к ней приходилось прибегать.

В то же время Белинский неоднократно подчеркивал, что никогда не станет продажным журналистом, хотя подобная возможность у него была. Ведя переговоры с А.А. Краевским по поводу своей работы в «Отечественных записках» и находясь не в самом выгодном положении, критик, тем не менее, четко обозначал те принципы, которые он не готов переступить, даже если ему придется лишиться всех заработков. «Я желаю сохранить вполне свободу моих мнений и ни за что в свете не решусь стеснять себя какими бы то ни было личными или житейскими отношениями», - пишет «неистовый Виссарион» издателю в самом начале их деловых отношений.

 

Л. Хлещенко. Журналист и труженик-критик (карикатура на отношения Краевского к Белинскому)

Л. Хлещенко. Журналист и труженик-критик (карикатура на отношения Краевского к Белинскому)

В письме И.И. Панаеву по поводу своей будущей деятельности в Петербурге он еще более откровенен: «Если дело дойдет до того, что мне скажут: независимость и самобытность убеждений или голодная смерть – у меня достанет силы скорее издохнуть, как собаке, нежели живому отдаться на позорное съедение псам». Самое главное для Белинского – его литературная совесть, которая «так дорога, что во всем Петербурге нет и приблизительной суммы для ее купли». И он не шутил.

Отношение Белинского к деньгам – идеалистическое, даже во вред себе. Одно из худших ругательств в его устах – «торгаш», и он презирал корысть в окружающих, особенно в издателях, без зазрения совести пользующихся сложным положением авторов, чтобы выжимать их, как лимон.

Проработав с Краевским несколько лет, Белинский изменил свое изначально положительное отношение к нему на открытую неприязнь. Это было не только личным мнением: умение Краевского использовать людей было достаточно известно в журналистских кругах. Показательна трагическая история одного из его сотрудников, Якова Буткова.

Мещанин по происхождению, Бутков приехал в Петербург, мечтая о литературной работе. Краевский быстро приметил талантливого самородка и дал ему место в своем журнале. Во время очередного рекрутского набора Якова должны были забрать в армию, однако издатель помог перспективному сотруднику, заплатив за него выкуп. Однако взамен завалил того огромным количеством плохо оплачиваемой поденной работы, которую скромный Бутков покорно выполнял, боясь гнева начальника. Для того, чтобы постоянно контролировать своего сотрудника, Краевский даже на время поселил его у себя. «Я ведь кабальный!», - говорил о себе Бутков, когда знакомые отмечали несправедливость его положения. Огромный объем работы и униженное положение со временем расстроили физическое и психическое здоровье писателя-самоучки: он порвал с журналистикой и умер от чахотки в забвении и нужде. К счастью, у Белинского были имя и бойцовский характер, позволившие ему избежать такой судьбы. Однако свои муки от поденной работы он описывал не менее красноречиво: «Я – Прометей в карикатуре: «Отечественные записки» –  моя скала, Краевский – мой коршун».

Еще одним из постоянных источников огорчения Белинского на протяжении долгого времени была публика. Несмотря на то, что она прислушивалась к мнению критика и восторгалась своими великими писателями, он видел и осуждал ее поверхностность и неразборчивость. В письме А.И. Герцену критик сокрушался: «Наша публика – мещанин во дворянстве: ее лишь бы пригласили в парадно освещенную залу, а уж она из благодарности, что ее, холопа, пустили в барские хоромы, непременно останется всем довольною». В доверительных письмах к В.П. Боткину он выражается еще жестче, неоднократно называя российскую публику «бараньим стадом».

«Быть апостолами просвещения – вот наше назначение», - возвышенно провозглашал Белинский в письме к Д.П. Иванову в 1837 году.

Вместе с тем Белинский никогда не теряет надежды перевоспитать ее, поощряя и развивая ее литературный вкус, понимая, что ей необходимо пройти большой путь развития от детства нравов до их совершеннолетия. Уже в последние годы своей литературной деятельности критик с радостью отмечал, что российский читатель стал более разборчивым, что в нем «стало больше вкуса и образованности», и что теперь его не обманешь с такой легкостью ложными литературными кумирами.

«Быть апостолами просвещения – вот наше назначение», - возвышенно провозглашал Белинский в письме к Д.П. Иванову в 1837 году. Десять лет спустя, уже на пороге могилы, «неистовый Виссарион» оглянулся назад и увидел, что его труд не был Сизифовым. Хлесткая фраза «у нас нет литературы» ушла в прошлое, и сам критик признал, что российская литература за эти годы сложилась, подарив истории множество новых блестящих имен и набирающую силу «натуральную школу», за которой он видел будущее.

 

Белинский в гробу

Л. Серяков. Белинский в гробу.

Многие фальшивые кумиры оказались низвергнуты, а истинные – водружены на полагающееся им место. «Время – лучший критик», - писал Белинский, не зная, что это время готовит дальше – и ему, и русской литературе.

«Белинский умер вовремя», - эту фразу произносили почти все его современники. После яростного письма Гоголю, где критик со всей страстью разоблачал его новое  верноподданническое произведение «Выбранные места из переписки с друзьями», Белинский стал пользоваться еще более пристальным, чем всегда, вниманием Третьего отделения. О его здоровье регулярно справлялись «голубые мундиры», и явно не из человеческого сострадания. Когда истощенный чахоткой критик умер, управляющий Третьим отделением Л.В. Дубельт искренне пожалел об этом – но только потому, что лишился шанса «сгноить в крепости» своенравного Виссариона.

Впереди были годы реакции и восход новых талантов, коренной перелом в жизни народа и поиски новых литературных традиций, однако тот фундамент, который Белинский заложил в здании русской литературы и критики, оставался незыблемым. Сторож Парнаса сберег его вершину от всего лишнего и наносного, и заложил образец того, как должен жить и писать литературный критик. Его преемники-«шестидесятники» XIX века прошли этот путь с не меньшим достоинством, заплатив за свою истину высокую цену. «На ошибки подсудимого смотрят как на что-то обыкновенное; ошибка судьи наказывается двойным посмеянием», - отмечал Белинский. Но, несмотря на это, он никогда не боялся ни судить, ни быть судимым. ■

Наталия Макуни

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Вход

Войти с помощью социальных сетей

Регистрация

Войти

Зарегистрироваться с помощью социальных сетей

Восстановка пароля

Зарегистрироваться
Войти

Нашли ошибку в тексте?