Г. Юзефович в рецензии утверждает, что «Июнь» — лучшее из написанного Быковым со времен «Пастернака» и определенно самый совершенный его художественный текст — самый продуманный и выстроенный, виртуозно сочетающий в себе сюжетность с поэтичностью, а легкость — с драматизмом и пугающей глубиной».

Первая часть

В первой части мы видим Мишу Гвирцмана, уже исключенного из ИФЛИ студента и поэта. Конфликт возник на ровном месте. На студенческой вечеринке он заигрывал (и слегка заигрался) с Валей. А Валя слишком дорожила своим статусом невесты героя (и, естественно, героини) и жертвы войны, поэтому донесла, что Гвирцман пытался ее изнасиловать. Символично, что «от живого Тузеева (жених – прим. автора) она ушла бы наверняка, а мертвый он стиснул ее намертво». Умирает ее представление о дозволенном, и она ломает судьбу вполне еще живого и талантливого Миши. Но об этом чуть ниже.

А пока Миша шатается по сентябрьским Сокольникам, потому что дома было невыносимо. Осенний парк наполняется планами коварной мести оклеветавшим его сокурсникам и, главное, Вале, девушке, которая обвинила его в попытке изнасилования. Его возмущает, что все знали, что ничего не было, но никто не сказали ни слова в его защиту. Сразу поднимается тема конфликта и войны.

Миша противостоит коллективу (и Быков подчеркивает это противостояние сравнением с романтиками – Байроном, Гете), а за стенами института бушует финская война.  Конфликт здесь рассматривается как возможность вырасти. Быков цитирует советскую парадигму пролетарского, трудового и практического, так сказать, творчества.

Продвигает эту парадигму Тузеев, тот самый погибший герой, в фамилии которого перекликаются Туз и Тузик. И пока еще война не кажется чем-то неизбежным и катастрофическим. С нее возвращаются чаще, чем нет. Но автор уже с позиции современного человека  говорит о бессмысленности войны: «А в марте погиб Тузеев, и в тот же день погиб Робштейн, пытавшийся его, уже мертвого, вытащить из-под обстрела. Погиб совершенно ни за что, просто чтобы бросить себя а неведомую чашу, которая вдруг перевесит – и тогда все поймут, что хватит». Но, конечно, никто ничего не понял, а если и понял, то не обратил внимания.

«Война началась внезапно, как все очевидно неизбежные вещи: не может же быть, чтобы простые правила так наглядно сбывались?» - это про флэшбек перед Финской войной, но читатель уже прекрасно понимает, что речь идет и о Второй Мировой, которая уже грозовой тучей висит над персонажами.

И неслучайно из цветущих Сокольников Миша отправляется, по сути в Ад – Боткинскую больницу, куда его по знакомству устраивает отец.  Там и происходит его встреча с Валей, на этот раз вполне телесная и осязаемая, но обоим героям тошно и противно. Это скорее месть, желание уничтожить друг друга. Больница полна неприятных людей, и сам Миша, в общем, не ангел. Он ведет Валю на «экскурсию»: «Он сделал ей полную экскурсию – по всем тем местам, которые поначалу так впечатлили его; идея была – показать весь тот ад, в который он из-за нее ввергнут».  Он соглашается на больницу как на меньшее из зол, но при этом смотрит на всех со стороны и даже свысока. Этот его опыт он пытается переработать в роман в лучших традициях соцреализма, но не получается. Миша для этого слишком индивидуалист, слишком хорошо думает о себе, и слишком плохо – об окружающих. Но при этом он сталкивается со смертью.

В противоположность больнице в Мишиной жизни возникает театр и  Лия, приехавшая из Германии. Она по-настоящему другая, отличается от всей театральной братии необыкновенной красотой и чистотой, прямотой. Лия – полная противоположность Вали. «И почти со всеми она говорила как с детьми, не снисходительно, а скорей сострадательно и очень серьезно. У нее были ямочки на щеках, тонкие пальцы, и все в ней было невыносимо, невыразимо изящно, и Миша всегда понимал, что приблизиться к такой девушке ему не дано». При этом ощущение собственной деклассированности придает ему наглости, поэтому они с Лией начинают дружить. В театре ставят пьесу про созидание и торжество коммунизма в тайге. Поначалу Миша радостно воспринимает студию как возможность сблизиться с Лией. И именно в это время возникает один из самых лирических отрывков о Москве. На дворе уже декабрь, вся грязь засыпана первым чистым снегом. «Всякий город создан для своего тайного заветного действия, и Москва — по крайней мере та, какой она была в том декабре, — казалась устроенной для ночного возвращения с репетиций одинокого медбрата, влюбленного одновременно в ангела и демона, причем демон был немного ангелическим, а ангел — демоническим, или так: ангел — немного падшим, а демон — немного взлетевшим; вот такая сложная, витиеватая цель — но ведь и сам город сложен и витиеват, изгрызен переулками, кротовьими норами, внезапными выходами из одного пространства в другое.

Миша шел пешком с Герцена на свои Чистые пруды под крупными снежными звездами, город был тих, снег глушил все, даже трамваи Бульварного кольца лязгали вполголоса. 

Петербург, положим, хорош для неусыпных трудов и судорожных пиров Петра, для экзекуций и рекреаций, для корабельного строительства на плоских берегах и восстаний на обширных площадях; Москва нехороша для восстаний, они в ней обычно не удаются, а для трудов тесна и суетлива. Москва вся как бы кругами расходится после чего-то главного; камень брошен, и пошли круги — Бульварное, Садовое, Окружная железная дорога… Вся Москва расходится кругами — с пьянки, гулянки, репетиции. Репетиции длятся вечно, от слова репетэ; спектакль никогда не состоится, главное — расходиться. В Москве хорошо поздними вечерами возвращаться из школы, с заседаний непременно авиамодельного кружка, хотя хорош бывает и кружок мягкой игрушки. Хорошо идти с репетиций, долго провожать друг друга, прощаться в подъезде, целоваться, возвращаться, терять варежки. Москва создана для молодых людей, еще не перешедших окончательной черты ни в чем — ни в изгойстве, ни даже в любви; переходить эту последнюю черту в Москве всегда негде».

И своих героев Быков не заводит за последнюю черту, но аккуратно подводит к ней. Миша Гвирцман призван, но в последний миг освобожден, Валя не беременеет, хотя подозрение было. Лия отказывает встречаться с Мишей, потому что чувствует в нем торжество пошлости и злобы. И в самом конце, 22 июня 1941 года, мы слышим только звук сирены, но самого объявления еще нет.

Вторая часть

В первой части Быков рисует всю Москву благодаря свободе Гвирцмана. Во второй же части, где главный герой – журналист одной из литературных газет Борис Гордон, действие мечется по кругу: работа – любовница – жена. Сама часть заметно меньше, как будто вместе с сюжетом сжимается и сам город. Да, упоминаются поездки в Туркменистан, Крым, Гомель, но все это – воспоминания. Шуретта чем-то похожа на Валю, хотя намного умнее и благороднее, а Аля – аналог Лии. Она, правда, не из Германии, а из Франции, даже из Парижа, но именно этот поживший мужчина становится ее первой любовью. 

Аля пытается писать об СССР для французской аудитории, но ее арестовывают за шпионаж, и с этого момента вся жизнь Бориса сосредотачивается на ее спасении и помощи ее семье - возвращенцам. Сама же Аля в колонии теряет искорку жизни, человеческий облик, как и многие другие заключенные.   Зима уже не чистая, белая, декабрьская, а ледяной ад, вымораживающий все  человеческое.

Москва в этой части сначала подается сквозь призму взглядов Гордона и Али, влюбленных друг в друга поэтично и беззаветно. «Зато Парк Культуры стал для них вторым домом – «Летний сад мой огород». Боря и не думал, что получилось такое отличное место. Ключевое слово там было «свежесть». Там, где купальни, и бумагопрядильни, и широчайшие зеленые сады….

Откуда он знал эти стихи? Голова была битком набита цитатами, происхождение их стерлось. Стихи были алогичные, но совершенно точные: вода на булавках, и воздух нежнее лягушиной кожи воздушных шаров … и когда он вспоминал это их первое лето – ему только и помнилось: на Москве-реке есть светоговорильня с гребешками отдыха, культуры, и воды…». Но по мере нарастания напряжения меняется и город. Когда приезжает Алина семья, их  селят в «странно-унифицированном дачном поселке». Это уже не свободная-летняя Москва, а суровые ограничения, которые в пределе превратятся в террор и репрессии. Примечательно, что после Алиного арреста Москва словно бы перестает существовать в тексте, а Гордон занят только возможностью встретиться с Алей. 

Третья часть

И, наконец, третья самая маленькая и самая насыщенная часть. В ней всего один главный герой, Игнатий Крастышевский, коллега Гордона из второй части. Он воплощает собой чудаковатого профессора, который верит, что с помощью ритмических паттернов в тексте можно влиять на сознание. Пространство третьей части сведено к квартире Крастышевского. Сюжетно необходимость запереть Игнатия в четырех стенах объясняется клаустрофобией, но понятно, что это – логическое продолжение сужения первых двух частей. От широкой, светлой и разной Москвы мы вместе с героями проходим сквозь ожидание ада, которое постепенно сводит с ума и сужает угол зрения. Интересны и литературные параллели: если Мишу сравнивали с романтиками, то Крастышевский соединяет в себе Фауста и Блума из «Улисса» Джойса. Война с ее окопами и порядком представляется Игнатию апофеозом клаустрофобии, поэтому войны он хочет избежать. И пытается предотвратить войну он единственным известным ему способом – текстом. Причем к тексту он подходит формально и структуралистски: главное – форма, содержание неважно, и «придавать ему значение могли только в доформальную эпоху». Союз с немцами он сначала воспринимает как личное поражение, потом смиряется с ним, думая, что это поможет избежать войны.  Но когда началась война с Польшей, он снова вернулся к своим антифашистским штудиям.  

В итоге Крастышевский, конечно же, сходит с ума, и безумие подчеркивается стенами в формулах, которые окольцовывают, опутывают и сковывают несчастного профессора.

Нет Москвы и в эпилоге. Заканчивает Быков свой роман в деревне. Леня, сквозной, но второстепенный персонаж, едет с семьей на выходные в гости на дачу. В начале мы видим радость ребенка, собирающего грибы и ягоды, чувствуем свежий воздух и раздолье. Но когда приходит пора вернуться к цивилизации, герои, и мы вместе с ними, слышим бодрую военную музыку и видим внезапно посеревшие лица. 

Из города война прорывается повсюду, чтобы смести привычный жизненный уклад на несколько лет вперед.

Заключение

Быков использует пространство Москвы, чтобы показать и подчеркнуть развитие сюжета. От спокойной, даже почти раздольной жизни в большом городе повествование переходит к треволнениям предвоенной эпохи, когда атмосфера борьбы и подозрительности искуственно накаляется, и когда люди становятся все более и более одинокими. Начинается все с морального отдаления, а заканчивается физическим одиночеством и сумасшествием в пределах одной отдельно взятой квартиры. ■

Мария Дубкова