Курс первый. Начало.

Золотая пора человечества и литературы, античность, дарит студентам-первокурсникам радость знакомства с иной культурой и боль в спине при выходе из университетской библиотеки. 

Но, несмотря на обширный список, на прочтение которого нужно тратить по два часа ежедневного чтения (как советуют преподаватели) в течение практически пяти месяцев, настоящих титанов буквы там немного. Объясняется это, отчасти, тем, что книги писали в виде свитков, которые имели определённый размер, а умещаться одно произведение должно было в коробке с теми самыми свитками, размер которых равнялся примерно одной песне «Илиады». А их там всего-то 24 штуки. Даже «Метаморфозы» Овидия, при внешней внушительности, читаются на одном дыхании (или не читаются вообще, в зависимости от наличия времени). Но расслабляться студенту не стоит – в самый неподходящий момент его будут поджидать античные историки. Книги Геродота, Фукидида и Светония падают на плечи начинающих филологов подобно скалам, которые бросали титаны в битвах с богами. И даже на их фоне «Сравнительные жизнеописания» Плутарха выглядят настоящим Олимпом. 1200 страниц истории Древней Греции и Рима заставят содрогнуться самого заядлого библиофила. Плутарха спасает только его слог и удивительная актуальность на все времена. В следующем семестре один большой список волшебным образом превращается в два более коротких – Древнерусская литература и Западноевропейское Средневековье. Здесь студент может вздохнуть с облегчением: историй на 1200 страниц здесь нет (если только вас не заставят полностью читать ирландский эпос «Похищение быка из Куальнге»). 

Рыцарские романы прочитываются быстро – авторы не удосуживали себя длинными описаниями и размышлениями. Единственным монументальным произведением, с которым Вам предстоит столкнуться, является «Роман о Розе» Гийома де Лорриса и Жана де Мёна. При это де Мён не работал вместе со своим соавтором, а дописывал уже имеющийся текст. Возможно, именно благодаря этому книга приобрела внушительный объём. Внутри – концентрированный эликсир куртуазности, любви и поэзии. И его настолько много, что к концу книги можно, подобно Дон Кихоту, спутать реальность с вымыслом. Некоторые предусмотрительные преподаватели, дабы не пошатнуть психическое состояние студентов преждевременно, исключают «Роман о розе» из средневекового списка.

Курс второй. Многобукв, а будет ещё больше.

Пережившие шок первых сессий студенты получают в День Знаний щедрый подарок в виде ещё двух списков литературы. Лично мне больше запомнился первый из них, посвящённый западноевропейскому Возрождению. Здесь уже поджидает тяжёлая артиллерия. Гуманисты не жалели чернил и перьев, казалось бы, только ради того, чтобы будущие филологи проводили дни и ночи за чтением воистину бесконечных текстов. И на первой же лекции преподаватель коварно начинает рассказывать про поэму Петрарки «Африка» в двенадцати томах. Велика же радость студента, который узнаёт, что читать у Петрарки нужно только лирику! Возникает ощущение, что список сократился наполовину.

Не всё так просто. Настоящие титанические глыбы только впереди. И если «Декамерон» Боккаччо, состоящий из отдельных новелл, читается быстро и непринуждённо (особенно благодаря тематике), то «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле может превратиться в испытание силы воли. Начнём с того, что под одной обложкой скрывается пять книг, объединённых одними героями и неутомимым автором. Можно предположить, что Рабле, создавая историю о великанах Гаргантюа и Пантагрюэле, решил всё в романе сделать исполинским: персонажей, действия, диалоги и, особенно, описания.

Бесконечные перечисления, доведённые до абсурда, сводят с ума и заставляют искать в них шифр какого-нибудь очередного Шекспира (который вдруг окажется Бэконом, Елизаветой Первой или Иоанном Грозным). Есть версия, что Бальзака на его знаменитые подробные описания вдохновил именно Рабле. К сожалению, у гения XIX века не было прекрасных историй о том, как Гаргантюа устроил потоп в Париже, как Пантагрюэль рассудил спор, который было рассудить невозможно, а также ответов на сакральные вопросы, почему монахи нравятся женщинам больше, чем миряне, и надо ли Панургу жениться. Именно благодаря им студенты позднее вспоминают роман с нежностью и ноткой ностальгии.

За ним тут же следует «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» Мигеля де Сервантеса. Конечно же, это весёлая пародия на рыцарские романы. И если вы их не читали, или читали мало, то юмор вряд ли поймёте. Многих это не останавливает: «Дон Кихот» занимает одно из первых мест в неофициальном рейтинге читаемости. Творение Сервантеса дополняют романы Л. Ариосто «Неистовый Роланд» и Т. Тассо «Освобождённый Иерусалим». Назвать их полноценными «кирпичами» сложно – слог и сюжет не располагают к тяжёлому чтению. Зато поджидающая ближе к концу списка «Утопия» Томаса Мора забивает последний гвоздь в гроб надежд студента на свободное время. Страницы медленного и скрупулёзного описания «идеального» общества тянутся целую вечность. Можно, конечно, и не читать его, но Большой брат шепчет, что это обязательно аукнется в будущем.

После зимних каникул количество кирпичей не уменьшается. Скорее, наоборот. 

Сначала вы недоумеваете, как можно дочитать до конца «Потерянный рай» и не стать протестантом сойти с ума, а потом понимаете, что это был только первый уровень сложности. На очереди – «Симплициус Симплициссимус» Ганса Гриммельсгаузена. Полное название этого романа звучит так: «Затейливый Симплициус Симплициссимус, то есть: пространное, невымышленное и весьма приснопамятное жизнеописание некоего простосовестного, диковинного и редкостного бродяги, или ваганта, по имени Мельхиор Штернфельс фон Фуксхейм, как, где, когда и коим именно образом явился он в мир, как он в нём поступал, что видел примечания достойного, чему научился и чем занимался, какие и где испытал опасности для жизни и телесного здравия, а также чего ради, по доброй своей воле и никем к тому не понуждаем, презрел сей мир». Несмотря на сюжет, достойный плутовского романа, манера автора изъясняться витиевато и туманно превращает книгу в кирпич, а чтение – в пытку.

С надеждой в сердце и улыбкой на лице, студент из тяжёлого и смутного XVII вступает в XVIII век. И тут же видит непробиваемую стену романов. Писатели, на беду второкурсников, именно в это время начали исследовать человеческую психологию – а это требует бумаги и чернил. С. Ричардсон, Шодерло де Лакло, Ж.-Ж. Руссо, П. Мариво… Если я возьмусь описывать творения каждого из них, то сама статья превратится в порядочный кирпич. Переживания героев и героинь после очередной сотни страниц перестают трогать, и читатель искренне начинает желать всем им скорейшего трагического конца в лучших шекспировских традициях. 

После этого сентиментально-рокального испытания «Фауст» И.-В. Гёте выглядит пиршеством для глаза. Хлёсткие фразы Мефистофеля и масштабное шоу двух Вальпургиевых ночей вдохновляет студентов продолжать грызть гранит науки.

Курс третий. Тяжеловесный реализм

Студентам удаётся передохнуть только один семестр, после чего на горизонте снова начинают маячить каменные вершины романов-кирпичей. Писатели середины XIX века не предполагали, что читать их бессмертные творения будут в ночь перед семинаром – они издавали романы по частям в периодических изданиях. И чем дольше их можно было выпускать, тем стабильнее был доход автора (и редактора, у которого не было головной боли, чем же заполнить типографское пространство). Читатели того времени, в свою очередь, редко могли оценить истинные размеры произведения, потому что увесистые фолианты мало кто действительно покупал. Студент себе такой роскоши как чтение по главе в неделю, позволить никак не может.

Первыми в череде «кирпичей» появляется пара викторианских классиков – Чарльз Диккенс и Уильям Теккерей. Последний приносит с собой величественную и масштабную «Ярмарку тщеславия», охватывающую несколько десятилетий истории и множество персонажей. Впрочем, «кирпичность» книги смягчается наличием в ней сатиры и самиронии. Автор, обращаясь к читателям, даже представляет, кто и в каком месте откроет его роман.

С Диккенсом дела обстоят куда хуже: в списке значатся три романа. И хотя «Оливера Твиста» и «Большие ожидания» огромными книгами не назовёшь, они и утяжеляют собой и без того масштабного «Домби и сына». Столько переживаний и бед викторианцев вынести сложно, и даже хороший конец не приносит ожидаемого удовлетворения.

Но позднее студенты понимают, что это, как и в случае с Милтоном, было только вступление. Их ждёт «Миддлмарч» Джордж Элиот. Несмотря на то, что в фокусе повествования маленький городок, уже к середине романа едва удаётся уследить за всеми сюжетными линиями и запомнить всех героев. 

Безусловно, от чтения «Миддлмарча» можно получить удовольствие – но только не тогда, когда до экзамена осталось всего несколько часов.

Та же участь может постичь и «Моби Дика» Германа Мелвилла. Повествование об охоте на белого кашалота должно вестись неспешно и обстоятельно, со всеми подробностями. Попытка пронестись на сверхзвуковом самолёте заканчивается тем, что книга превращается в неподъёмный кирпич.

Курс четвёртый. Двадцатый век

Век модернизма неумолимо приближается к студентам подобно грядущим революциям и войнам. Он несёт в себе триумфальное возвращение романа-кирпича и его самодержавное владение списком литературы. Весь поэтический авангард буквально теряется на фоне прозаических столпов невероятных размеров и сложности.

Наверное, самым ревностным приверженцем нашего сегодняшнего «жанра» является Томас Манн. Оба его романа, которые волею судеб приходится читать будущим филологам, – эталонные кирпичи. И «Будденброки», и «Доктор Фаустус» изобилуют длинными предложениями и обстоятельными описаниями (вплоть до каждого камушка в аквариуме!), а в последнем к этому добавляются и музыкальные термины, без знания которых понять замысел Манна становится ещё сложнее. На их фоне массивные «Тэсс из рода д'Эрбервиллей» Т. Харди и «Американская трагедия» Т. Драйзера кажутся лёгким пенопластом. А книги Д. Г. Лоренса и Р. Роллана после этого можно брать в качестве «лёгкого чтения».

С самого начала первого курса в виде шуток и намёков каждый студент постепенно узнаёт об ужасе на крыльях ночи, самом страшном и легендарном романе XX века, сводящем с ума простых смертных. И вот, в один прекрасный момент, мы все оказываемся один на один с «Улиссом» Джеймса Джойса. Тысячестраничное описание путешествия пиарщика по Дублину только в кратком содержании может показаться скучным и непримечательным.

Джойс сделал всё, чтобы будущие студенты (и тем более, переводчики его текста) сделали из него подобие филологического Сатаны: он не просто наполнил текст книжными и устаревшими словами, не просто усложнил синтаксис, но заставил текст постоянно изменять свой стиль по ходу повествования. Вы только приноравливаетесь к одной манере, перелистываете страницу – и перед вами нечто совершенно незнакомое. И всё же, пройдя через этот литературный ад, читатель не выходит прежним. И многие говорят себе: «Вот пройдёт учёба, и я обязательно перечитаю «Улисса».

После подобного испытания студенты смотрят с надеждой на ироничное и увлекательное постмодернистское будущее. Но и здесь периодически возникают настоящие кирпичи. Средневековый детектив «Имя Розы» У. Эко изобилует подробностями жизни XIV века, которые обязательно всплывают на устах коварных экзаменаторов, а «Женщина французского лейтенанта» Джона Фаулза стремится превзойти в масштабности все викторианские кирпичи вместе взятые. Радует студентов только одно – за этими романами проблёскивает долгожданный свет диплома и свободы от списков.

Как я уже говорила, список кирпичей у каждого свой. Он зависит исключительно от личных предпочтений читателей. И именно поэтому подобный жанр никогда не обретёт своё место в иерархии. Хотя и в университетской, и в обычной жизни обозначение «роман-кирпич» было бы невероятно актуальным. Ведь чтобы оставаться в курсе событий в современной прозе, приходится читать такие романы как «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары. А она, как выразился один критик, «не такая уж и маленькая». ■

Эльнара Ахмедова