В интервью журналу «Эстезис» Фотина поделилась своим взглядом на жанровую литературу в целом и на процессы в современном российском книжном пространстве.

– Вы пишете и изучаете произведения, принадлежащие к так называемой «жанровой» литературе. Чем Вас привлекает именно этот участок книжного мира?

– Задолго до того, как я услышала о том, что существует жанровая литература, я начала читать и сочинять истории, имеющие сюжет. Детство моё и раннее тинейджерство протекали в тот период, когда занимательной литературы было негусто, и моё раннее писательство было порождено желанием заполнить этот пробел. Из тех времён я вынесла убеждение: сюжет – это не постыдно; более того, это естественно. Сюжет – это то, с помощью чего можно донести до читателя свои мысли эффективнее, чем путём прямых деклараций.

– В чём, на Ваш взгляд, отличие «серьёзной» литературы от «жанровой»? Существует ли оно вообще?

– Мне не нравится, что, объявляя какое-то направление литературы «серьёзным», мы ставим на всём остальном клеймо несерьёзного, притом по довольно-таки случайному принципу сюжетности (термины «жанровый» и «интеллектуальный» ещё хуже, так как символически отнимают у бедняги-детективщика даже способность к мышлению). Диккенса и Достоевского вряд ли кто-то упрекнёт в несерьёзности; между тем, их можно назвать весьма успешными попсовиками, которые создавали увлекательные для современников романы, с использованием приёмов, свойственных массовой литературе, с намеками на жареные факты и сенсации – например, дело Нечаева, использованное как материал для романа «Бесы»...

Если я попытаюсь классифицировать своё, то «Китайская шкатулка, или Убить Сталина» без труда опознаётся как военный детектив, и так оно и есть, ничего лишнего туда не вложено. Рассказ «Испанец» – ну, наверное, серьёзная проза, судя по тому, в какой компании он был напечатан. «Змеи» – научная фантастика с элементами хоррора, так что, по большому счёту, развлекаловка, несмотря на всю мифологическую и биологическую оснащённость. А вот что такое «Мунтеница» – до сих пор понять не могу: с одной стороны, там собраны, кажется, все бульварные вариации на тему вампиров вообще и Дракулы в частности, с другой стороны, принципиальное отсутствие композиции, общего языка и в какой-то мере сюжета (в зависимости от порядка чтения можно получить разные сюжеты) делает её некоммерческой вещью.

– Что Вы наблюдаете в современной литературе: «дробление» или объединение различных жанров?

– В современной литературе я наблюдаю две разнонаправленные тенденции: одна – издательская, другая – авторская. У медиков есть такое шутливое определение – «специалист одного пальца»: врач, досконально знающий всё в своей узкой области и начисто игнорирующий организм больного в целом. Так вот, российский книжный бизнес требует от писателя, чтобы он стал специалистом одного пальца. Нужен не просто хоррор, а любовная школьная мистика о вампирах для девочек-подростков с астеническими чертами характера, слушающих gothic love metal; не просто фантастика, а постапоаклиптический боевик для интеллигентных мужчин от 30 до 45 лет, любящих игры в жанре «выживание»… Думаете, преувеличиваю? Ничуть. Возьмите заявку или анкету любого крупного издательства, предлагаемую авторам; там обязательно присутствует такой пункт, как «Читательская аудитория Вашей книги – это…(пол, возраст, специальность, должность, общественный статус, интересы, увлечения и т.д.)». Чем детальнее писатель обрисует своего будущего читателя, тем больше шансов, что издательство возьмётся за его роман.

А наличие по соседству пункта «Есть ли аналоги по стилю, тематике (укажите автора и название книги)» намекает, что книжный бизнес ждёт не только дробление жанров, но и некоторое возвращение к средневековой литературе: для каждого субжанра будет выработан свой канон, свой набор образов, свои штампы, чтобы наилучшим образом удовлетворить данный тип потребителя.

Что же касается ситуации в том секторе, который не претендует на зарабатывание денег (интернет, самиздат, мелкие издательства, журналы и альманахи), она гораздо менее унифицирована. С одной стороны, здесь больше продукции откровенно трэшевой, непрофессиональной до такой степени, что глаза от чтения собираются в кучку; с другой – писатель, находящийся вне издательского диктата, зачастую как раз и напоминает алхимика, смешивающего в своей реторте разнородные компоненты из чистого любопытства: а что получится? Пример – международный конкурс вампирской прозы «Трансильвания», показывающий, что «вампир в России больше, чем вампир»: здесь немало авторов, ставящих бытийные вопросы и профессионально играющих с языком.

– У Вас есть опыт работы с жанрами мистика, хоррор, детектив и исторический роман. Как они сосуществуют в Вашем сознании?

– Когда я берусь писать что-то новое (если это, конечно, не заказной роман), я не думаю: «А вот сварганю-ка я сейчас хоррор». Или: «Что-то давненько не случалось мне писать ничего исторического». Будущее произведение является в виде образа, иногда диалога; потом удаётся увидеть, кто с кем говорит – приходят персонажи; а чтобы объяснить образ, приходится выстраивать сюжет, способный включать в себя самые разные элементы. Хоть хоррор, хоть научная фантастика, хоть детективная линия – беру всё, главное, чтобы подходило.

– Каковы, на Ваш взгляд, особенности восприятия читателями произведений данных жанров?

– Как подсказывает мой опыт, потребители детективов преобладают среди русскоязычных читателей – тех, кто не прекратили читать, когда технический прогресс облагодетельствовал жителей нашей страны другими интересными занятиями. 

Это самая большая аудитория, но одновременно и самая аморфная: есть множество людей, которые не являются поклонниками именно этого направления в литературе, но не прочь время от времени «читануть дюдюктив» – в электричке, в больнице, в периоды, когда голову загружать не хочется, гаджеты недоступны или утомили, а заняться особенно нечем. Короче, детектив – блюдо повсеместно употребляемое, но вследствие этого отношение к нему в нашем обществе как к фастфуду. Что, в общем, грустно: несмотря на огромное количество задействованных в русском детективном бизнесе людей, как реально пишущих, так и существующих только в виде имён (я имею в виду знаменитых писателей, на которых работают литнегры), мы не родили русский детектив, который стал бы таким же всемирно узнаваемым, как французский Буало-Нарсежака или американский Дэшила Хэммета.

С историческими произведениями ситуация менялась на протяжении нашей новейшей истории. Я застала время, когда основной развлекаловкой считались именно исторические романы: зарубежные детективы доставали с огромным трудом, отечественные милицейские были зубодробительно скучны, достойная фантастика – редкий экзотический фрукт, зато Дюма и Дрюон – вот они, сдай макулатуру, купи книгу по талону и читай на здоровье! И хотя над «макулатурными романами» подсмеивались, они стояли в шкафу практически  каждой среднеинтеллигентной семьи и играли, в общем, важную роль, удовлетворяя и тягу к развлечениям, и стремление к знаниям. В перестройку всех увлекла недавняя история, революция и сталинское время: на эту тему появилась масса нон-фикшн и художественных произведений, к которым непуганые советские граждане отнеслись, увы, слишком серьезно, совсем не так, как к приключениям мушкетеров... Дальше настал долгий период, когда исторические романы (я имею в виду всё-таки добросовестно написанные произведения, а не костюмные драмы вида «Княжна Ванюша сидела под развесистой клюквой») превратились в увлечение для лиц с избытком интеллекта и/или свободного времени. 

А вот сейчас я наблюдаю новую тенденцию: изрядное количество людей разных возрастов и профессий увлекаются отдельными историческими эпохами настолько, что читают не только посвящённые им романы, но и научно-популярные книги, и даже монографии, где описываются исчезнувшие быт и нравы. Средневековая Западная Европа, викторианская Англия, Япония до XIX века, Россия накануне Первой мировой войны – вот примеры осваиваемых ими реальностей. Возможно, благодаря этим энтузиастам исторический роман не умрёт, но изменится.

Мистика, хоррор – к сожалению, всего этого не было в СССР, нет, по большому счету, и в современной России. Есть отдельные экземпляры русского хоррора, пробивающиеся в массовую печать благодаря тому, что их назвали «любовной мистикой», «мистическим детективом» или как-нибудь ещё; и есть ряд прекрасно пишущих авторов, которые вынуждены довольствоваться признанием друг друга и узкого круга читателей, поскольку в типичного отечественного издателя слово «ужасы» как характеристика предлагаемого ему романа до сих пор вселяет ужас. Чёрная фантастика в России – элитарное развлечение и по меньшей мере ещё лет пятнадцать останется таковым.

– В статье «Дракула и Стокер: двойной портрет в рамке мифа» Вы пишете о мифологичности фигуры Дракулы. Является ли схожесть с мифическими героями и ситуациями типологическим свойством так называемого «чёрного романа», и, в целом, массовой литературы?

– На самом деле, эту схожесть можно найти везде. Был такой американец Джозеф Кэмпбелл, который в своей книге «Тысячеликий герой» исследовал мифы разных времён и народов. В ней он выделил три ступени процесса, происходящего с их героями. Уединение (или отчуждение) – герой оставляет привычный быт и отправляется в путешествие, втягивается в приключение, вступает в ранее неизвестные ему области бытия. Инициация – самая интересная и трудная часть приключения: герой преодолевает препятствия, побеждает врагов и наконец получает некий результат – то, ради чего во всю эту историю влез. 

Возвращение – герой снова в своём привычном окружении, но уже преображённый, вынесший из приключения нечто ценное, чем способен поделиться с другими людьми. Так вот, вышеизложенное – традиционная схема популярного романа. Но разве ее же мы видим в «Отце Сергии»? В «Годах странствий Вильгельма Мейстера»? Мифологические образы, мифологические схемы – важный элемент психической жизни человека, и присутствие их в литературе ничуть не странно. Просто чем крупнее писатель, чем выраженнее его индивидуальность, тем сильнее его перо преобразует все, чего касается.

Если автор технически слаб или озабочен тем, чтобы поскорей закончить очередной роман и получить за него деньги, он обращается к расхожим элементам, которые в основе своей апеллируют к мифологии; так что, действительно, массовая продукция более мифологична... Впрочем, Стокер – несколько иной случай: будучи не силен как литератор, он был знаком, пусть и в общих чертах, с разными религиями и магическими практиками, так что мифологичность созданного им образа – осознанная в той же мере, что и бессознательная.

– Традиционно в жанровой литературе видят повторение одних и тех же схем, каждая из которых свойственна отдельному жанру. Как Вы считаете, почему, в таком случае, отдельные произведения остаются надолго в памяти читателей, в то время как большинство забывается через несколько лет?

– «Тайна сия велика есть». Если бы ответ на этот вопрос знали издатели, они заказывали бы авторам произведения именно с такими параметрами, потому что выгоднее получить книгу, которую можно будет переиздавать бесконечно, продавать права на экранизации, аудиоверсии и т.п., чем оплачивать ежемесячно кучу бумагопродукции, всё новые и новые порции которой отправляются на помойку. Давайте подойдём к этой теме с противоположного конца: а что мешает занимательному произведению в течение хотя бы нескольких поколений приковывать внимание читателей? Логичный ответ –- преобладание временного над вечным: чрезмерная привязка действия и сути произведения к определённой идеологии, определённому духу времени. Так отсеивается изрядная часть советской приключенческой прозы, содержащая утраченный культурный код: партия как некое божество, клеймо кулацкого или дворянского происхождения и т.д. Если идеология принадлежит побеждённой стране и заклеймена, шансы обрести вечность у такого произведения минимальны: в Германии 30-40 гг. XX века было немало увлекательных романов о героях немецкого народа, противостоящих отвратительным славянам, но вряд ли кто-то, кроме исследователей того периода, ими ещё заинтересуется. Сюда же относятся свойственные эпохе представления, которые с точки зрения потомков выглядят крайне негуманно. Если бы Гек Финн, вместо того, чтобы спасать Джима, доставил его обратно к рабовладелице, а беглый негр раскаялся и с тихой благодарностью принял свою участь, вряд ли мы смогли бы читать одно из лучших произведений Марка Твена с теми же чувствами, что и сейчас. Представления о врождённой порочности бедняков, представителей различных народов, рас и т.п. – триггеры у каждого свои, но в целом всё большее количество людей считает, что это как-то нехорошо… В противовес чрезмерной актуальности, произведение, претендующее на долгую жизнь, должно нести что-то, затрагивающее души или будоражащее умы хотя бы ближайших поколений. 

Если этот пункт найдётся, даже принадлежность к отвергнутой идеологии – не приговор: вернулся же из небытия Ханс Хайнц Эверс – правда, не как автор романа «Хорст Вессель», а как создатель превосходных новелл ужасов, существенным моментом которых является страх мужчины перед женщинами. А эта тема, как вы понимаете, если не вечная, то очень долгоиграющая.

Впрочем, самые ничтожные коммерческие произведения имеют шанс на вечность. Если есть в интернете группы, обсуждающие давно забытые соцреалистические романы, то почему бы не явиться лет через сто группам поклонников Донцовой или Незнанского, которые станут восхищаться старым добрым колоритом начала XXI века? В связи с дроблением культуры на множество регионов и региончиков ничего невероятного в этом не нахожу. Если ещё недавно все носили одежду по одной и той же моде, слушали одну и ту же музыку, обсуждали одни и те же книги и фильмы, то сейчас в одном вагоне метро могут ехать люди, словно выпавшие из разных эпох – и даже не коситься удивлённо друг на друга. Возможно, всех нас ожидает вечность. Но она не обязана соответствовать нашим представлениям о ней. ■

Интервью подготовила
Эльнара Ахмедова

(Ælfreak)